Поселился я в гостинице на авеню Нигера. Босоногий старик взял у портье ключи и провел меня на второй этаж. Номер был темен; окно, закрытое деревянными ставнями, почти не пропускало света. И, пожалуй, к счастью. Я только утром следующего дня увидел эти обшарпанные стены, рыжеватую от пыли москитную сетку и, самое удручающее, крупных и очень подвижных тараканов, шевелящихся в углах. Всем своим обликом мой жалкий номер буквально кричал о скаредности владельцев гостиницы. Наверное, не один год минул со времени последнего ремонта, если таковой вообще когда-нибудь проводился.
Впрочем, повторяю, это я разглядел уже утром следующего дня. Тогда же, бросив чемодан, я спустился на улицу и отправился посмотреть город.
Центральный городской рынок оказался прямо перед гостиницей. Позднее мне довелось видеть скромные деревенские базары, где несколько торговок — под соломенными навесами часами сидят у мисок с подгнившими помидорами, пышный рынок Зиндера с его розовыми холмами земляного ореха, «очной базар Лагоса, где в мерцании коптилок идет бойкая торговля съестным, тканями, посудой и вообще всем, что может приглянуться страдающему бессонницей покупателю. Но первую встречу с конакрийским рынком я, наверное, никогда не забуду.
Глаза слепило от яркости красок. В плетеных корзинах или навалом на столах лежали лохматые кокосовые орехи, груды колючих ананасов, связки ярко-желтых бананов, похожие на баклажаны лиловато-зеленые авокадо. Какой-то паренек продавал веточки, усыпанные черными, плоскими, как аптечные таблетки, орешками. Он уверял меня, что орешки снимают жажду, и предложил попробовать. Действительно, косточка покрыта кисло-сладкой мякотью, чудесно, освежающей рот.
Африканский рынок не так-то просто узнать. Прошло много недель, прежде чем я добрался до торговца, продающего выкованные из меди детские игрушки — мотыжки, щипчики, ножницы, лопаты — все как у взрослых, только размером в три-четыре сантиметра. Не сразу я нашел и прилавок, заваленный сделанными из ракушек каури ожерельями. Когда-то эти ракушки заменяли почти по всей Африке разменную монету и еще сегодня служат украшением мужчин-танцоров.
Часа два бродил я между рядами, смотря, расспрашивая. Пестрая толпа вокруг спорила, смеялась, улыбалась, переругивалась, торговала и покупала. Потом я узнал, что многих в тропиках оскорбляет, когда приезжие европейцы заглядываются на местную «экзотику». Может быть, считают, что эти рынки — оскорбительная отсталость, что бедность Африки там слишком обнажена? Не знаю. В тот день я не подозревал, что, возможно, задеваю чьи-то чувства, и чистосердечно любовался и пестрой базарной «экзотикой», и жизнерадостной, темпераментной толпой.