«Он любит вас, – сказала ему Таня. – Он хороший, добрый мальчик. Только очень чувствительный». Интересно, она была права? Или просто хотела его успокоить?
С мыслями о Тане к нему, как обычно, пришло умиротворение. В ушах будто зазвучал ее приятный мягкий голос, вспомнилась ее добрая светлая улыбка, от которой всегда становилось теплее на душе. Однако теперь, после нескольких ночных бесед, ее образ начал вызывать и смутную тревогу. Эта история, которую она ему рассказывала… Какой-то сплошной непрекращающийся кошмар: гибель отца, предательство матери, сиротство, жизнь в детском доме. И никакого просвета, дальше все только катилось, обрастая новыми несчастьями, как снежный ком. Случись ему увидеть такое в кино, он бы ушел из зала и долго еще плевался, утверждая, что режиссер нагоняет жути, стараясь выжать из зрителя эмоции. Что такого не бывает на свете – чтобы все было настолько мрачно и безрадостно.
К тому моменту, как Таня дошла до рассказа об украденной дочери, Синану в душу уже начали закрадываться сомнения. Да свою ли историю она ему рассказывает? Таня, при всей своей приветливости, сразу показалась ему скрытной. Может быть, она просто сочиняет, отвлекает его небылицами, чтобы не возвращалась боль? И надо признать, ей это удается: когда Таня говорила, он уже не думал ни о чем другом, как завороженный следил за перипетиями сюжета. И только когда она замолкала, прощалась с ним и выходила из палаты, начинал анализировать и подвергать сомнению услышанное.
В конце концов, какая тебе разница? – уговаривал он себя. Твоя задача – пережить ночь, не сойти с ума от боли. Что бы она ни городила, если это помогает, то и прекрасно. Это были здравые, логичные мысли, но по какой-то причине Синана они не успокаивали. Он сам не понимал, в чем тут дело, но чувствовал, что должен узнать о Тане все. И если окажется, что она врала ему, выдавала истории, прочитанные или услышанные где-то, за свои собственные, это больно ранит его.
Дверь палаты приоткрылась, вошла медсестра – другая, не Таня, пожилая неулыбчивая грузная женщина. Поменяла капельницу, стала молча готовить шприц для укола. Синан решил попытаться разговорить ее.
– Как там погода? – спросил, кивнув на перечеркнутое жалюзи окно.
– Жара, – скупо отозвалась та, пожав плечами.
– Тяжело, наверное, в такую погоду возиться с нами, больными, – продолжил он, стараясь расположить к себе неприветливую тетку. – Сейчас бы отдохнуть, на природу… Правда?
Та что-то буркнула и стала уверенными механическими движениями разворачивать его, готовя к уколу.