– Даю, – кивнула она. – В смысле, давала. Понимаешь, я была вся такая нелепая, наивная девочка, любила бесхозных кошек, неизвестно зачем читала Тарского, говорила старинные слова, но при этом была очень себе на уме.
– Теперь понятно. А зачем ты тогда ныла «а где Кира», «Кира будет сердиться», «Кира меня убьет»?
– Ясно зачем. Чтоб ты не догадался.
– Хорошо. Но тогда последний вопрос…
– Я знаю, какой вопрос! – перебила меня Таня и засмеялась. – Почему я, такая в тебя влюбленная, сначала добилась своего, а потом куда-то делась, исчезла, скрылась, растворилась в тумане. Не стала в тебя вцепляться обеими руками. Ведь как просто: забеременеть, дождаться твоего развода – тем более что вы с Кирой так и так развелись через три месяца, верно? Потащить в загс, и ура! Куда делась эта страшная смертельная любовь? – спросила она. – Отвечаю. Без цензуры, так что не обижайся. Все это оказалось не то. Нет, трахался ты неплохо, не хуже тех четверых предыдущих, а в отдельные моменты даже лучше. Научил меня разным штучкам, за что большое спасибо. Разговаривал интересно. Книжки дарил. Мы с тобой, кажется, и в театр ходили… Но все равно. Какое-то великое «не то» возникло передо мною в твоем лице. Наверное, тебя лучше было любить издалека. Даже не любить, а так – быть влюбленной. Наслаждаться неразделенным чувством, пока оно само не пройдет. Но дело не в тебе… – Она засмеялась. – Но и не во мне! Дело в разнице между нами.
– В какой еще разнице?
– Не надо делать вид! – почти возмутилась Таня. – Сейчас-то, сегодня-то не лицемерь! Ты все прекрасно понимаешь. Ты – сын известного режиссера…
– Да какого еще известного? – возмутился я. – Безвестного режиссера! Да, мой папа был режиссер. Даже пару лет главный. Но извини меня, не Любимов, не Товстоногов, не Гончаров. Даже не Львов-Анохин. Гораздо скромнее. Так что все это твои фантазии. Комплексы.
– Допустим, фантазии. Но все равно! Я же не о том, что «на самом деле», а о том, что я чувствовала. А чувствовала я правильно. Снег белый, как говорил незабвенный Альфред Тарский. А уж насколько он в каждом отдельном случае бел, не так важно. Потому что он все-таки на самом деле белый! Мне было неуютно в твоей квартире. Красиво, интересно, даже завидно – но все чужое. И ты видел, что я не в своей тарелке, и я прекрасно видела по твоему лицу, что ты это видишь. А тебе – в моей квартире было нехорошо, ты сидел на кончике стула и хотел скорее-скорее уйти, и это видела я. Мне было неловко, когда я у тебя дома вдруг сталкивалась с твоими родителями и вынуждена была с ними разговаривать. Нет, нет, что ты! Милые приятные люди! Но мне все равно было неловко, не о чем говорить с ними, а тебе – точно так же с моей мамой и бабушкой. А какую-то большую общую семейную встречу я вообще не могла себе вообразить. Хотя мы тоже на самом-то деле интеллигенция… Смешно. Но я не могла перейти этот порог, да и не захотела, если совсем уж честно. Чем сильнее, чем отчаяннее любишь в самом начале, тем быстрее и бесследнее это проходит. Прости.