Зачем было брать? Мог бы подождать часок-другой. Болван.
Там было: «Вася умер».
Вася был сын. Ему было всего семнадцать. Поздний их с Наташей ребенок. Поздний – поэтому, наверное, родился больной. Они его тащили, надрываясь. Менялись, дежурили по очереди. Уставали страшно. Родители – и его, и Наташины – уже поумирали, на сиделок он зарабатывал из последних сил. Вот сейчас он собрал деньги и отправил их в Германию. Вылечить не обещали. Только выровнять. Ну вот и пожалуйста. Сегодня утром Наташа звонила, что в три часа ночи был приступ, очень сильный, с судорогами и остановкой дыхания, но его удачно купировали, и теперь Вася спит, и обещают улучшение.
Вот и пожалуйста.
Бедный Вася. Бедная Наташа. Бедный он. Бедные все.
Он подумал, что всё. Какое тут, к черту. Но нет! Эта сучья виагра работала, тем более что в глазах его крутился не Вася, не Наташа, а гладкие ноги, нежные руки и горячие губы его подруги, снаружи бархатные, изнутри скользкие.
Ну а что он должен был делать? Когда она войдет? Вот уже вода в душе перестала литься, вот звенят колечки душевой занавески…
Крикнуть «у меня сын умер»?
Броситься звонить по телефону и рыдать в трубку?
Одеться и убежать? Куда? В пустую квартиру? Пить водку? Нет, водку с виагрой нельзя, можно вовсе ласты склеить.
В голове снова зазвучал Тургенев.
Деревенская баба, у которой умер сын.
* * *
«Стоя посреди избы, перед столом, она, не спеша, ровным движеньем правой руки (левая висела плетью) черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой.
Лицо бабы осунулось и потемнело; глаза покраснели и опухли… но она держалась истово и прямо, как в церкви».
* * *
Щелкнула дверь, и в комнату вошла, легкими шагами почти вбежала его подруга. На ходу она снимала халатик.
Он шагнул к ней, остановился в полуметре и стал снимать с себя рубашку, брюки, майку, трусы, бросать на пол. Обнял ее чуть влажное тело.
Подумал: «Господи, твоя воля. Как же так? У меня полчаса назад в немецкой клинике умер сын. Моя жена сейчас рядом с ним, то есть с его мертвым телом. А я мало того что не ответил ей на смс и не позвонил – я обнимаю сейчас живое красивое теплое тело любовницы.
Как это вообще можно?
Как?»
* * *
«„Господи! – подумала барыня. – Она может есть в такую минуту… Какие, однако, у них у всех грубые чувства!“
А баба продолжала хлебать щи.
Барыня не вытерпела наконец.
– Татьяна! – промолвила она. – Помилуй! Я удивляюсь! Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи!
– Вася мой помер, – тихо проговорила баба, и наболевшие слезы снова побежали по ее впалым щекам.