Однако, повторяем, все это мало что меняет. После смены вахты забот у экипажа выше головы. На сибирских реках чуть зазеваешься — пеняй на себя. Потому ни на секунду не сводит глаз с фарватера и лоции капитан «Горизонта». Посадить катер на мель, напороться на топляк, не уберечься от волны встречного теплохода — это грозит не только потерей престижа в глазах экипажа. И хорошо, если вахта твоя выпадает на светлую часть суток. Хуже ночью. А уж совсем худо под беззвездным небом. Правда, не по звездам курс прокладываешь. Но все же ночные светила — добрые спутники. Впрочем, и ночные и дневные вахты — обоим поровну.
Когда капитан сидит за штурвалом и солидно (а порой и без надобности) прикладывает к глазам двенадцатикратный бинокль, первый помощник мечтает хотя бы на часок сомкнуть глаза, расстелив спальный мешок позади рулевого отсека — в заднем кокпите. А поспать редко удается. Мечется он от кормы до носа, перепрыгивает через рюкзаки, балансирует на канистрах, исполняя приказания капитана. Ему же кроме почетной должности помкапитана положено быть еще штурманом, мотористом, боцманом, сигнальщиком, коком, метеорологом, культпросветработником, медсестрой… Где уж тут отдохнуть и подготовиться к капитанской вахте.
Так было на Свири и Ладожском озере, на волжских и камских плесах. Так вот и тут, на Туре и Тоболе. Остаются за кормой реки и водохранилища, города и стройки, а распорядок на борту «Горизонта» прежний. Третью навигацию голосисто звенит будильник каждые четыре часа. Звенит, что бы ни было вокруг. И остается лишь удивляться, как эта заведенная традиция смены вахт до сих пор не рассорила нас. У каждого ведь свои наклонности, привычки и вкусы. Но не было еще такого, чтобы капитан упрекнул помощника, а помощник — капитана.
Первая смена вахты на Туре проходит километрах в восьмидесяти от Тюмени. И тот, кто отстоял ее (вернее, отсидел!), может засвидетельствовать еще раз: этой реке не дано восхитить путешественника. Пожалуй, не было на нашем пути от балтийских фортов более пустынного и безлесного водного простора. Единственное место, заставившее сбавить ход и взяться за фотоаппараты, — устье Пышмы. Эта уральская речушка при впадении в Туру преподносит последней превосходный подарок — два высоких островерхих яра, опушенных березами и соснами.
А потом опять за бортом остаются все те же песчаные косы, боны, ограждающие лесогавани, отмелые пески и пологие яры, полузапруды — то грунтовые, то хворостяные, то каменные звучные перекаты — Грязнухинский, Спорный, Подбулыгинский. Неторопливо выписывает Тура петли среди пойменных низин и кустарников. Она, кажется, и нам предлагает принять ее размеренный темп течения.