— Это вам прислали на завтрак, — он протянул мне вкусно пахнувший сверток.
— Кто это прислал? Меня здесь никто не знает.
— Его превосходительство господин вице-губернатор изволили передать.
— Отдайте ему обратно. Не надо мне его милостей. Еще отравите! Везите в тюрьму!
Околоточный пожал плечами, положил пакет на край нар и вышел.
Откровенно говоря, мне очень хотелось вкусить от щедрот «его превосходительства», я был здорово голоден, но когда, после полудня, надев ручные кандалы, меня вывели из камеры, пакет остался на нарах нетронутым.
Меня усадили в пролетку между жандармом и околоточным и отправили в тюрьму. Тяжелые ворота бесшумно раскрылись и вновь захлопнулись. Позади — воля, впереди — неизвестность…
Короткие формальности. Тщательный обыск. Мне расковали руки и водворили во второй одиночный корпус, где содержали самых беспокойных арестантов. Камера номер три надолго стала моей «резиденцией».
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Когда я впервые попал в коридор второго одиночного корпуса, мне чуть не стало дурно от страшного зловония. В этот коридор выходили двери восьми камер и семи карцеров — темных каморок с парашей в углу, которую выносили раз в сутки, и несколькими дырками в двери для «вентиляции» и «освещения». Камеры были немногим «комфортабельнее»: койка из толстых березовых обрубков с приколоченными к ним двумя досками, брошенный на доски кусок старой кошмы, серое суконное одеяло и вместо подушки мешок, набитый соломой; столь же «тщательно», как и койка, сработанный столик, на нем ложка и металлическая миска, она же по совместительству служила кружкой для чая; крохотное оконце с двойной решеткой, пробитое на такой высоте, что, даже вскарабкавшись на стол, едва-едва можно было достать кончиками пальцев до внутренних прутьев. В таких камерах я просидел более двух лет…
Утром меня переодели. Заставили снять все вольное и выдали белье из грубой мешковины с завязками вместо пуговиц, старые брюки из серого солдатского сукна и такой же бушлат, на ноги — лапти и портянки. В этаком костюме и обутках стали ежедневно гонять на пятнадцати-двадцатиминутную прогулку при морозе градусов в тридцать — сразу хотели подействовать на психическую устойчивость. С первого же дня у дверей моей камеры, кроме обычного надзирателя, встал солдат-часовой. Он сопровождал меня и на прогулке, когда я прохаживался по тропинке в тюремном дворе — восемь саженей туда, восемь обратно. По правую сторону тянулась тюремная стена, слева в пятнадцати саженях — дорога к другим зданиям тюрьмы, за спиной у меня был «родной» второй одиночный, а впереди перегораживала тропу громада первого одиночного корпуса, оборудованного по последнему слову тогдашней тюремной техники — гордость уфимских тюремщиков.