Каратели, как уже говорилось, хватали и бросали в тюрьму кого попало, правого и виноватого, и поэтому среди заключенных симцев большинство не только не входило в боевую дружину, но не состояло в партии и даже не участвовало в восстании. Этих людей партийцы старались оберегать от всяких чуждых влияний, поддерживали в них бодрость и чувство рабочей солидарности. Но одновременно надо было добиваться, чтобы ни в чем не виноватые рабочие не пострадали от руки царского «правосудия» — «скорого и правого». И совсем уж никуда не годилось, если бы они пали жертвами какой-либо провокации.
Однажды после обеда надзиратели вывели на прогулку сразу обе камеры уголовных. Раньше так никогда не делали: обычно камеры гуляли по очереди. Особенно тщательно изолировали на прогулках политзаключенных, боясь, что они войдут в контакт и начнут агитацию среди уголовных.
Вот уже была подана команда кончать прогулку, но уголовные продолжали ходить по кругу. В это время надзиратель выпустил во двор одну из камер симских рабочих.
Едва успела первая пара «политиков» пристроиться в хвост гуляющим, как уголовники набросились на них. Началась свалка. Симцы, шедшие сзади, увидев, что их товарищей бьют, при этом бьют явно насмерть, бросились на выручку. Но силы были слишком неравны: на стороне уголовников стараниями администрации оказался не только большой численный перевес, но и «фактор внезапности», как теперь выражаются, и подготовленность к «бою». Некоторые из заключенных рабочих пытались подействовать на бандитов уговорами — да куда там!..
Уголовные стали быстро одолевать. Несколько симцев уже лежали на земле, сбитые с ног, окровавленные, другие, тоже раненные, продолжали драться.
Кто-то из боевиков бросился назад в коридор, ко второй камере, и отчаянно крикнул:
— Товарищи! Первую камеру уголовные убивают!..
В камере на секунду воцарилась мертвая тишина. Потом она взорвалась возмущенным шумом, криками, ударами в дверь. Все перекрыл чей-то могучий голос:
— Товарищи! Это тот самый погром, который готовила администрация!
Железная дверь ходуном заходила под ударами каблуков и жилистых кулаков, словно в нее били огромным молотом.
— Надзиратель! Открой! Отвори!
Но надзиратель с ехидцей ответил:
— Что, хотите, чтоб и вам черепки поразбивали? — и как ни в чем не бывало ушел из коридора, может быть, помогать головорезам.
— Товарищи! Пробивайте стену! — властно приказал тот же сильный голос — это был Павел Гузаков.
В камере стояла огромная тяжелая скамья, которую подставляли под опускающиеся на ночь нары. Десятки рук мгновенно подхватили ее и превратили в таран.