— Вы уж огородами идите, — попросила одна из женщин. — Как бы не заметили, что вы у нас были…
Хорошенькая просьба: ведь если меня увидят пробирающимся по задам и огородам, прячущимся — я погиб. Наоборот, надо идти только улицами, спокойно и уверенно.
Выйдя от Огарковых, я миновал винокуренный завод. Отсюда мой путь лежал на гору, а с нее к реке Ай. На берегу реки было наше подпольное зимовье, в котором мы прятали нелегальную типографию. Там почти всегда находился кто-нибудь из партийцев: печатал прокламации или отдыхал. Доберусь туда — спасен!
Вот и гора. По обеим сторонам дороги тянулся плотный молодой кустарник. Дорога словно с трудом пробивалась сквозь эти густые, цепкие заросли.
На половине склона поперек дороги журчит, стекая вниз, к речке, звенящий ручей. Через него переброшен мостик.
Едва я дошел до этого мостика, как слева наперерез мне выскочили четыре всадника. «Облава!» — мелькнуло в мозгу. Сердце не успело еще дрогнуть от неожиданности и испуга, как я инстинктивно, автоматически бросился в заросли, вправо, и что есть сил побежал. Вслед мне треснуло несколько выстрелов. Где-то над головой тоненько пропели пули. Я отчаянно продирался в глубь чащи. Погоня за мной по такой чащобе на конях была невозможна, и стражники стреляли, чтобы собрать к себе других участников облавы и охватить заросли, не дать мне уйти. Спасение в одном — успеть пересечь дорогу до полного окружения.
Я понесся еще быстрее. Худые сапоги то и дело цеплялись за хворост и сучья, мешали бежать. Сбросил сапоги и помчался босиком.
Решив, что ушел достаточно далеко, резко свернул влево. Вот светло-серой полосой вырисовывается в надвигающихся сумерках дорога. Пригнувшись, перебежал ее и — снова в заросли.
Теперь я оказался в тылу у полицейских, в сравнительной безопасности. Можно немного передохнуть.
Настала спасительная для меня ночь. До рассвета надо поближе подобраться к нашему зимовью.
К утру я оказался на самой высокой точке горы. Далеко на востоке переливалась заря. Внизу прямо передо мной текла река Ай. Ее отлогий противоположный берег весь покрыт нежно-зеленой молодой травой.
Захватывающее чувство свободы, которого никогда до конца не поймет человек, не отведавший тюремной похлебки, наполнило до краев мою душу такой радостью, таким невыразимым восторгом, что мне хотелось броситься на землю, на мою родную землю и сжать ее в объятиях! Я чувствовал в своих руках, в своей груди такую безудержную силу, что, казалось, нет такого, чего я не сумел бы свершить.
Охватившие меня чувства прорвались песней. Помню, я пел эпиталаму Гименею из рубинштейновского «Нерона». Видно, могучее жизнелюбие этой музыки гармонировало с ясным, бодрящим майским утром, с чувствами, бурлившими во всем моем существе.