Конечно, в моем тогдашнем положении петь было делом не самым подходящим сточки зрения конспирации и правил подполья. Но что поделаешь, я был человек, к тому же двадцати трех лет от роду.
…В нашем балагане я застал Костю Мячина и двух Сонь — Быкову и Меклер.
Объятия, поцелуи… Мы все чуть не пустились в пляс.
— Уж не думали мы тебя увидеть, — призналась Соня Быкова.
— Послушай, Петрусь, ты сегодня, случаем, не пел? — спросил меня Костя. — Утречком рано? А?
— Пел, — покаянно ответил я. — Арию из «Нерона».
— Ну, вот видите, — с удовлетворением обернулся Мячин к Соням. Он обнял меня. — Я сказал девицам, что, кроме тебя, так никто не поет, а они не верят. «Как он может петь, — говорят, — когда в тюрьме сидит?!»
— Мы думали, Косте померещилось от огорчения, что тебя из тюрьмы вырвать не удается: он день и ночь о тебе думает, — объяснила Соня Меклер. — А выходит, он тебя по голосу за несколько верст узнать может.
— Но постой, — перебил ее Костя, — как же все-таки ты убежал? — Только теперь Мячин и девушки обратили внимание, что я босой, грязный, поцарапанный, оборванный.
Я рассказал, как все произошло. Они только руками развели.
— А что вы здесь делаете? — в свою очередь, спросил я.
— Листовки печатали, — пояснил Мячин. — Теперь типографию уже спрятали, листовки сложили, в город понесем.
К вечеру Мячин и девушки забрали свой драгоценный груз и ушли в Златоуст, оставив меня одного в балагане.
— Завтра кто-нибудь из нас вернется, — пообещал Костя. — Принесем тебе одежду, паспорт, скажем, куда ехать. Не беспокойся и жди.
Я молча мотнул головой.
Договорились, если что случится — появится кто-нибудь подозрительный или полицейская разведка, — я переберусь с зимовья, двинусь по направлению к Уржумке и остановлюсь поблизости от больших лиственниц, против шестой версты железной дороги. Эти места мы все хорошо знали.
С тем и расстались. Некоторое время я видел три быстро удаляющихся силуэта. Потом их поглотила сгустившаяся тьма…
Под берегом я развел костер, согрел воды, чтобы немного вымыться, отскрести тюремную грязь. Спать улегся не в балагане, а в кустах — на случай полицейского налета.
Но ночь прошла спокойно. Утром я встал, когда уже солнце поднялось довольно высоко, разыскал в балагане удочку, нарыл червей и в одном белье уселся на крутом бережку ловить рыбу на завтрак. На душе было спокойно и хорошо — правда, без особых на то оснований. Рыбная ловля — наслаждение. Сколько прошло времени в этом занятии, не знаю. Подле меня уже лежало несколько рыбешек.
Мне показалось, что в кустах справа мелькнуло что-то серое. Я пристально посмотрел в ту сторону — ничего. «Это мне все мерещится», — успокоил я себя и продолжал удить.