Эту землянку Туньтихе помог выкопать коротконогий и пучеглазый беженец откуда-то из-под Дрибина, который тихо и незаметно появился в Сябрыни и, прожив в деревне до освобождения, сразу же по освобождении так же тихо и незаметно исчез. Никто не знал, откуда он приехал на своей лошади в деревню, никто не знал, как его зовут: все в глаза и за глаза звали просто Дрибинцем.
Дрибинец пахал на своей лошади огород Туньтихе, на обед привязывал буланую возле землянки и, не имея в деревне своего угла, нередко ночевал в Туньтихиной землянке и сам.
Сегодня из жестяной трубы густо валил дым — раньше в это время Туньтиха никогда не топила печь: ужин она всегда варила возле землянки, на костре. Как вкусно пахло тогда бульбой с укропом! «А может, сегодня печет она четыре буханки хлеба, как сказано во вчерашнем письме?» — подумал я.
Неподалеку от землянки, ближе к изгороди, которая разделяет дворы Туньтихи и тетки Евки, давно уже, года два, стоит сруб новой хаты. Возвратившись домой после войны, его начал ставить дядька Змитрок, Туньтихин муж. Но он довел сруб только до трех венцов, а потом бросил все — и детей, и землянку, и свою Туньтиху — и перебрался на другой конец, к болтливой, языкастой и состарившейся в девках Матруне, которую все в нашей деревне звали Вековухою и над которой посмеивались чуть ли не все женщины: Матруне все не удавался хлеб — он у нее всегда был недопеченный, всегда в нем отставала корка — собака под нею могла спрятаться. С того времени сруб так и стоял сиротливо под дождем и снегом — недосмотренный, брошенный. Он уже успел за эти годы почернеть, а подлоги — деревянные кругляки, что лежали под углами начатой хаты, — не очищенные от коры, снизу подгнили и даже начали трухляветь. Этот почерневший сруб, который стоял рядом с тесною и темною землянкой, очень уж неприятно бросался в глаза — и, наверное, не только мне одному, а каждому, кто входил или въезжал в деревню с этого конца, где Туньтихина землянка была первой хатой в Сябрыни.
И вот сегодня на почерневшем от времени срубе сидел дядька Змитрок и задумчиво курил. Рядом в бревно верхнего венца сбоку был вбит топор, стояла прислоненная к низкой стене пила.
Под ногами лежало бревно; любовно отесанное с двух сторон, оно радовало глаз белым смолистым цветом здорового дерева. Рядом валялись свежие щепки — одна сторона черная, другая белая. Заново врубленные или немного поправленные все четыре угла также светло белели на верхнем венце. Словом, там, где коснулся почерневшего сруба топор, светились на солнце яркие затесины.