У меня отлегло от сердца: значит, вчера он меня не узнал! Обрадовавшись, я подбежал к самой ближней яблоне, сорвал три белых наливных антоновки и вернулся под куст. Монах в Белых Штанах читал Евсею заголовки в «Звязде». Читал неторопливо, по складам:
— «Дос-ка по-че-та. Пе-ре-до-ви-ки хле-бо-за-го-то-вок».
За ним читал одними глазами и я: «Основные показатели социалистического соревнования для колхозов БССР на 1947 год за подъем общественного животноводства».
Потом дядька затих и долго молча глядел в самый уголок страницы — только шевелил губами, читая про себя. А когда прочитал, повернулся к Евсею:
— Гляди ты, а тама еще единоличники есть…
И уже Евсею снова начал читать:
— «Поразово. Корр. «Звязды». Колхозники и крестьяне-единоличники Поразовского района всенародный праздник 800-летия Москвы ознаменовали досрочной сдачей хлеба государству. Годовой план хлебозаготовок выполнен на 106,4 процента. Продолжается сдача хлеба сверх плана».
Монах в Белых Штанах читал заметку медленно, хоть он перед этим прошептал ее всю себе под нос. Дослушав до конца, Евсей усмехнулся:
— Ну и читака из тебя, Монах. Дай, может, я…
И развернул «Звязду». Заинтересовался заметкою «По 108 пудов с гектара».
— Вот тут и Гапаньков, бригадир с нашей Оршанщины, хвалится.
И, широко раскинув руки, чтоб лучше развернулась газета, читал:
— «Члены моей бригады решили в нынешнем году собрать стопудовый урожай. Мы дали слово, что стопудовый урожай будет завоеван. Надо сказать, что основу такому урожаю мы заложили еще в прошлом году…»
Так вместе, по очереди, они просмотрели и другие газеты.
Возвращая почту, Монах в Белых Штанах как будто мимоходом спросил:
— А где это ты, малец, руку так ободрал?
Я спрятал руку за спину, здоровой рукой взял газеты и покраснел: а что, если он подумает, что ободрал я ее вчера в саду?
— Да, видимо, конь копытом, — выручил меня дядька Евсей.
— Ага, конь, — согласился я и быстренько побежал в Сябрынь.
Отсюда до деревни было уже недалечко. Вот тут, слева, будет небольшое Яшково болото, где много молодого березняка и где каждое лето мы с дядькой Микитой, Ленкиным отцом, режем веники. Слева также будет булинское гумно, куда булинцы свозят снопы и где всегда пахнет хлебом и холодом, — туда в самую жарищу прячутся кони и, положив головы друг другу на шеи, сонно стоят, помахивая хвостами, и выжидают, когда хоть немного спадет жара, чтоб можно было опять выходить на траву. А пробежишь еще немного — и уже возле самой дороги, за пригорком, Туньтихина землянка. Правда, сразу землянку не заметишь. Сначала видна только труба, кое-как склепанная из жести, — наверно, клепал Ленька, старший Туньтихин сын. Землянки издали не видно, потому что она вкопана в пригорок с той стороны, которая повернута к деревне.