Ранний снег уже тает. От земли идет густой пар. Из-под снега показывается темно-зеленая, перемерзлая и потому такая яркая трава. Я возвращаюсь в Минск. Полдень. Ты, Геннадий, видимо, сейчас пришел домой, чтобы пообедать, и пока что, уставший, не раздеваясь, прилег на неубранную раскладушку, которая для этого и стоит в хате. Может, к тебе, как это нередко бывает, отгоняя младшую Гальку, подлащивается пятилетняя Лариса. Ластится со своими всегда большими и всегда необъятными, как мир, вопросами, которые ей обязательно надо решить:
— Папка, а вот если б у меня и у Гальки не было попок, так нас бы и не били? Правда? Не было бы по чему бить.
И ты, как, может, не один уже раз, отвечаешь:
— Нашли б, Лариска, все равно бы нашли по чему бить.
Ну что ж, молодому отцу надо уметь отвечать и на такие вопросы.
А ты, Геннадий, действительно во всем еще молодой — молодой председатель, молодой коммунист, молодой отец, молодой человек: тебе же едва перевалило за тридцать. А в таком возрасте, как ты знаешь, по чьей-то искренней или неискренней доброте все еще считают человека молодым и с подозрительностью порой поручают ему какую-нибудь и не очень сложную работу.
Во всех своих анкетах ты чаще всего делаешь прочерк или пишешь: в выборные органы власти не избирался, правительственных наград не получал. Но все это у тебя будет. Обязательно будет и слава, будет и самое, видимо, трудное, сложное и огромное испытание для человека — испытание этой славой. Видишь, передо мной уже приезжали в колхоз из областного радио, да и районная газета очень часто вспоминает добрым словом твой «Большевик».
Потому что ты, Геннадий Михайлович, именно из того поколения, которое сегодня не спеша, постепенно перекладывает на свои уже окрепшие и сильные плечи все больший и больший груз нелегких государственных забот.
Я обязательно вернусь еще в «Большевик». Приеду к вам весной, чтоб встретиться, с кем не встретился, поговорить, с кем не поговорил, познакомиться, с кем не знаком. А заодно откликнуться на твое приглашение посмотреть колхоз весной.
— Тоже мне, нашел время — сырость, грязь… Приезжай-ка весной. Поглядишь, как у нас тогда красиво. Посмотришь хоть вот из этого окна кабинета на наш белый весенний сад…
Весна идет со скоростью 65 километров в сутки.
Из научного исследования
Послушай, Геннадий, а не хотелось ли тебе когда-нибудь узнать, что чувствуют деревья, когда холодноватой еще весной так забушует вдруг, так приятно, неожиданно и внезапно под шершавой, нагретой за день корою заходит пенистый, беспокойный сок? Тогда даже мы, люди, кажется, сами воочию видим и чувствуем, как бунтует и пенится в березах эта хмельная и радостная кровь весны, как она бурлит, гулко и настойчиво стучится в каждую ветку, в каждую почку яблони, сливы, вишни — стучится до тех пор, пока не вспыхнет слабый до поры зеленый огонек листка или большое, белое и пахучее пламя первого цветка. И мы, почувствовав это, начинаем вспоминать недавнее дремотно пробуждающееся беспокойство сосняка, что скрипуче потягивался на заснеженном, обласканном солнцем пригорке, в глубоких, будто омуты, снежных ямах возле нагретых комлей. Или какой-то по-новому светлый и задумчивый шум тех березок, мимо которых тогда, еще на сгоне зимы и снегов, мы проходили равнодушно и даже не останавливались, чтобы понять, что же так обновило деревья.