Но все это было тут немного раньше. Не спеша, наступая на ломкие льдины и на белый хвост зимы, который торопливо поджимали и несли на север вьюги, шла тогда по дорогам и стежкам, — а чаще всего напрямик, не разбирая тех дорог и стежек, — с юга на север зелено продвигалась по республике весна. Она весело обходила лужи, забиралась туда, куда даже птицы не осмеливаются залетать летним солнечным полднем, и там, в темноватых кустарниках, будила зеленый сон травы и подлеска, а то вдруг так набрасывалась на какое-нибудь дерево, что оно потом удивленно и долго шумело.
Пройдут сутки — и шестьдесят пять километров поля, леса, луга и всего того, что попадется под ноги весне, начинают как-то ровно и легко дышать. Еще сутки — и тут уже лопаются набухшие почки и по-своему радостно и желто, будто птенцы, над холодной водой, которая пахнет еще по-зимнему, начинают тенькать пушистые котики вербы.
С такой скоростью шло таяние снега, журчание ручьев, разлив рек, набухание почек и щемяще-зеленое удивление.
Вот так и шла она, весна, — от куста к кусту, от пригорка к пригорку, от дерева к дереву, от реки к реке, от области к области. На нашу Витебщину, понятно, она, как всегда, пришла в самую последнюю очередь…
Теперь же над «Большевиком» стояла теплая, настоящая весна. И тот сад возле конторы колхоза, который зимой звенел заледеневшими ветками и, словно от оводов, отмахивался от холодных снежинок, сегодня радостно тешился белым цветом, который просто кипел над каждой яблоней.
Неповторимый запах цветения, настоянный на густом пчелином звоне, хмельно кружил голову — дышишь им и никак не можешь надышаться.
Не знаю, так это или нет, но мне думается, что каждый, кто хоть один раз увидел, порадовался и пережил как личное счастье то время, когда зацветают сады, уже никогда, во всю жизнь не сможет забыть, как это бывает. Не сможет равнодушно не замечать этого — такое, говорят, не удается даже самым черствым людям. Не сможет не скучать без всего этого, если вдруг по своей или не по своей воле будет оторван от весны и от возможности хоть раз вдохнуть запах весенних садов, разнесенный по всей околице суетливыми в это время пчелами.
Яблони радовались весне. Пчелы радовались щедрому цвету — они взволнованно делали свою извечную работу…
Мы с тобою, Геннадий, едем в Анибалево. Там как раз сегодня собираются выгонять в поле коров, и потому в бригаде назревает разговор о пастухах.
Так оно, видимо, было всегда. Как только звонко, будто льдинки, ломалась зима и сгоняло снег, на свой первый весенний разговор всегда собиралась вся деревня. Мужчины обычно задумчиво садились на чьи-нибудь обсохшие, теплые уже бревна, которые этим летом станут кому-то хатой, женщины — те чаще всего стояли: наверно, чтоб удобнее было спорить и возражать. Обсуждение пастухов всегда было неторопливое: мол, просится и тот, и тот, и этот… Обсуждали их всегда придирчиво и внимательно: крестьянин знал, что от того, кому отдаст он сегодня в руки кнут, зависит, как будет накормлена и напоена вся его большая босоногая семья, которая, словно пчелы в улье, гудит вот сейчас в хате, за окнами, прильнув носами к стеклам.