И надо же этому Матвею как раз сегодня прислать свое: «Живой. Пожал. Матвей»!
Солнце было уже низко. Оно, казалось, село на пригнутую невдалеке от меня травинку, которая, пружиня, согнулась от этого еще больше.) Я, словно зачарованный, глядел, как тяжело и неспешно катится оно по этой зеленой ленточке-листочку, и даже, чудак, ждал, что же будет дальше: обломит оно травинку или нет? Но ничего особенного не случилось: красное колесо медленно, плавно скатилось с травинки, та выпрямилась и, кажется, даже закачалась… А может, она закачалась только потому, что до нее долетело дуновение ветра, который все еще шелестел где-то вверху.
Возле кустов начинал уже клубиться туман. Видимо, потому, что в этой низинке всегда безветренно, седой туман раньше всего начинает кудрявиться именно здесь и здесь он позднее рассеивается. Когда теплым и парным летним вечером с душной тропки входишь в такую лощину, сразу чувствуешь, как обволакивает тебя холодок, как туман липнет к твоим голым рукам, цепляется за волосы, и даже через майку чувствуешь, как он ходит по телу. А выберешься из тумана — и теплый, ласковый ветерок снова приятно овевает тебя — ласкает твои руки и лицо, которые уже успели немного повлажнеть, захолодать…
Я быстро поднялся — надо же до захода солнца успеть разнести газеты и письма, а может, и сделать уроки.
Предо мною, как паутина, в разные стороны разбегались тропинки. Почему-то именно здесь, в пересохшем ручье, они встречались и потом, видно, чуть постояв одна с другой, а то и пройдя немного рядышком, обменявшись новостями, расставались, разбегались к дорогам в разные деревни. Тропинки — это те же ручьи, которые внимательно, будто обнюхивая, выбирают самый короткий, самый лучший путь и впадают в реки. Кстати, а куда впадают сами тропинки? Конечно же в дороги: петляют, петляют, покуда не уткнутся носом в какой-нибудь пыльный шлях.
А дороги — это уже реки, и впадают они, видимо, в города. Нет, сначала в деревни. Пылят из деревни в деревню — как из озера в озеро. А кончаются ли где дороги? Наверное, нет. Просто, войдя в город, они выходят из него с обратной стороны — другими уже дорогами. Дорогам нельзя кончаться. Это уже плохо, когда тропинка или дорога, никуда не впадая, пересыхает где-то в поле, в лесу, на лугу. И зарастает травою, как вон та стежка, что ведет к хате деда Сенчилы, который живет один и, больной, редко когда выходит на улицу. Мне кажется, каждому обидно видеть некогда утоптанную стежку или наезженную дорогу, по которой ходило столько ног, заросшею, затравелою — трава пробила даже утрамбованную, как ток, землю.