Потом хлопцы собрались вместе — в деревню все прибежали с разных концов. Перебивая друг друга, возбужденно обсуждали поход:
— А он как бабахнет!
— А мне яблоко по голове, а я думал, что застрелили!
— А Ясь так бежал — даже от ног своих отставал!
— А я повалился, ноги в ячмень вмотались — лежу как спутанный. Дергал, дергал ногами, а ячмень не рвется, и все.
— Видно, они услышали.
— Конечно, услышишь, если Клецка обеими руками как начал рвать яблоки — с листьями, с суками. А они только — шпок! шпок! шпок!..
— Нет, они, наверное, еще тогда, когда кто-то прыснул, догадались обо всем, но не подали виду: пусть, пусть лезут, подумали, — оправдывался Федя. — А потом быстренько и вернулись.
И вот теперь мне надо решить: давать кругаля и идти по Булине или все-таки пробежать возле сада. А вдруг не встречу сторожей? «Конечно, не встречу», — подбодрил я себя и побежал.
Спустился к реке. Закатал штанины и, войдя в воду, почувствовал, как она похолодала. Подумалось о зиме — близко уже она, зябко станет ногам, надо будет или сбивать деревяшки, которые раскололись весною, или делать новые деревянные подошвы и прибивать к ним верх от каких-нибудь старых башмаков. Но и эта мысль была недолгой: перед глазами снова возникли Монах в Белых Штанах и Евсей. С берданками.
И когда я уже проскочил чуть ли не весь сад, из-за небольших кустов вдруг послышался кашель. Этот кашель я знал — так кашляет только Монах в Белых Штанах. Он повернулся ко мне и будто с угрозою в голосе сказал:
— А иди-тка ты, малец, сюда!
Первое, что хотелось мне сделать, — это рвануть как можно быстрее назад. Но уж очень близко я был от них — догонят. Да и берданки вон около них… Теперь же день. Подхватится который да как саданет солью, так и запрыгаешь…
И я, точно на ватных ногах, которые совсем не слушались, пошел к кустам, где, оставив берданки в высохшей траве, лежали сторожа. Монах в Белых Штанах поднялся и сел.
— Садись, — показал он на траву около себя и долго молча всматривался в меня: дядька вообще был очень молчаливый и угрюмый. Я взглянул на темное злое лицо Монаха, на черную его бороду, и мне стало страшно: сядешь, а тогда, если начнет бить за яблоки, не убежишь… Но все же я осторожно сел неподалеку от куста и услышал, как зашуршали подо мною темно-бурые, скрюченные от солнца листья, которые уже засыпали траву. Почему-то подумалось, что вот такая отава, где столько сухих листьев, очень плохо косится — коса только и скользит поверху.
— Покажи, что там в газетах пишут, — сказал сторож и, помолчав, добавил: — А сам иди в сад, сорви себе яблок…