Полезно вспомнить, в связи с этим, и Маркса с его критикой буржуазной печати, «которая опускается до уровня промысла».
«…Поэт перестает быть поэтом, когда поэзия становится для него средством, — говорит он. — Писатель отнюдь не смотрит на свою работу как на средство. Она самоцель…»
Самоцель… Это — толстовское «нельзя не писать» и «не могу молчать», это — пушкинское «пальцы просятся к перу, перо — к бумаге» и т. д., это внутренние, духовные, подлинные стимулы творчества, не промысел, а потребность, жажда, необходимость общения и воздействия, нравственная потребность души. Отсюда — искренность. Отсюда — эмоциональный настрой книги — восхищение и негодование, радость и гнев, сочувствие и тревога, «Марья» и «Честь».
«Месье Медынский! Вы пишете для нас то-то и то-то. Великолепно! Снимаю перед Вами шляпу. Но Достоевский, Короленко и Горький, думаю, были не менее талантливы, чем Ваша светлость, но они, однако, не рисовали черта углем на стене, они любили своего героя».
Это пишет мне, как он рекомендуется, представитель «шершавого народа», из заключения.
Ну что же? Очень хорошо. Возражение, критика — всегда полезная вещь. Она помогает сделать шаг к истине, оттачивает мысль и читателя и самого писателя.
«Любить человека в преступнике — это не значит любить преступника, — отвечаю я ему. — Достоевский своего Смердякова заставляет повеситься, а Раскольникова — стать на колени и покаяться. А Горький скаредного Гаврилу, поднявшего руку на поэтического бродягу Челкаша, морально убивает словом «Гнус».
Проблемы, всюду проблемы!
И в истоках «Чести» тоже лежит не какой-то нездоровый интерес к низменным, негативным сторонам жизни, не смакование и любование ими, как некоторым может казаться, а то тревожное, гражданское чувство, которое вызвали во мне эти негативные стороны и те проблемы, которые из этого вырастали.
Так родилась «Честь». Но…
Но написать книгу иной раз бывает легче, чем ее напечатать. Об этом мало кто знает, но это так. И так получилось с моей «Честью».
Писал я ее для журнала, с которым крепко был связан и на который, по правде сказать, рассчитывал. Рассчитывал на меня и журнал, если иметь в виду рядовых редакционных работников. Но решает главный редактор, и с ним у меня получился такой, совсем неожиданный разговор.
— Ни одному гению не удалось решить проблему преступности. Не удалось это и вам.
Удар в темя. Я зашатался, но выдержал.
— А я в гении не лезу — это во-первых. И решать проблему не берусь — это во-вторых. Да и вряд ли ее может решить кто-либо единолично, будь он семи пядей во лбу. Это проблема историческая, общественная, а может быть, и вечная. Но посмотреть на нее с точки зрения нашего времени, нашей эпохи и нашей жизни я считал и считаю своим долгом и своей задачей.