Одним из вопросов, поднятых критиками Советского Союза, был вопрос о природе преступности в этом государстве. Почему именно преступление — почему их не интересовали положительные стороны советской жизни? Как можно узнать правду о социальной системе, изучая ее преступность?
Я приехал из страны, терзаемой сомнениями и неуверенностью, скептическим отношением ко всем ценностям, даже к ценностям самой цивилизации. Там проявляется неверие в способность человека к самоусовершенствованию и возможность создания такого социального строя, который формирует поистине нормальных людей, как в социальном, так и в историческом плане, а не нацию растерянных человеческих особей, утративших представление о различии между хорошим и плохим, нормальным и ненормальным, преступным и честным. Каких преступников порождает общество? В этом ключ к пониманию этого общества. Поэтому свои поиски я начал как будто с самого неподходящего — с негативной области жизни. Если диалектика социальных сил действует закономерно, думал я, то в преступниках, как это ни парадоксально, я смогу найти доказательство тому, что преступление порождает не социализм, а, напротив, подтверждение тому, что социализм спасает человечество, даже самых слабых людей, от наихудшего, что оно может сделать с собою.
Я посетил несколько колоний, разговаривал с заключенными, но, честно говоря, только после встречи с Григорием Медынским я начал вникать в суть и значение этой проблемы. Медынский тоже изучал преступность, и его книга «Честь» посвящена проблемам, порожденным этим явлением. Сотни преступников и бывших правонарушителей считают его своим другом и заступником. Из одного письма, присланного ему одним из таких правонарушителей, я получил совершенно и вполне исчерпывающий ответ на этот интересующий меня вопрос.
Этот преступник писал:
«Я заключенный, был вором, но когда я думаю о прошлом, мне кажется, что я обокрал самого себя, обокрал свою собственную жизнь!»
Хотел ли он сказать, что дни, проведенные в заключении, оказались потерянными для жизни, состоящей из еды, сна, животного существования? Нет, нисколько. Сознательно или бессознательно он считал, что жизнь, которую он обокрал, это жизнь его страны, он понял, что жизнь проходит мимо него, а он остается один, с пустыми руками у разбитого корыта, что в лучшем случае какая-нибудь сердобольная женщина захочет подать ему милостыню. Но разве это жизнь? Он понял, наконец, что обокрал самого себя.
Медынский помог мне разобраться во всем этом, и я благодарен ему.
В моей стране грань между преступным и честным человеком стерта. Нередко те, кто находится за решеткой, менее повинны, чем те, кто бросает их туда.