Наконец опять он один на один с Лепешинским.
— Здравствуйте, товарищ Лепешинский!
Поднял седую голову, взглянул озорно, даже улыбаясь.
— А… а… здравствуйте, здравствуйте, товарищ Фурманов, или, может быть, товарищ Клычков!..
Что-то будет… Что-то будет…
(Сам Пантелеймон Николаевич рассказывал нам впоследствии, что ему даже послышалось, как гулко стучит сердце Фурманова.)
— Рукопись ваша отдана в набор…
Фурманов совсем по-ребячьи ахнул от восторга, подпрыгнул даже на стуле.
— Ну, ну, — сказал Лепешинский, — вы только меня не ругайте, молодой мой друг. Кое-что я там почеркал. То, что к сюжету, к самому Чапаеву, отношения не имеет. Ну и всякие там сорняки языковые постарался выполоть. Но вот читал я — ив некоторых местах очень, очень растрогался… Особенно эта последняя сцена, когда умирает Чапаев: она превосходна… Превосходна. Или театр этот… Ваша эта героиня хороша — как ее: Зинаида… Петровна?
— Зоя Павловна, — подсказал Фурманов и подумал, как будет довольна Ная (это ведь Ная-то — Зоя Павловна), когда он ей передаст слова эти.
— Да, хороша она… Культработница… Да… вообще вторая половина — она лучше первой, сильнее, содержательнее, крепче написана. Даже не половина, а две трети… В общем отлично. Гоним, хотим успеть, чтобы к годовщине Красной Армии. Она — эта книга — большой имеет интерес. Большое получит распространение. Хорошо будет читаться. Да! Хорошая будет книга. Повторяетесь кое-где, это верно, но я выправил. Очень внимательно выправлял. Неопытность видна. Но хорошо… хорошо…
Фурманов от радости хотел броситься ему на шею и крепко расцеловать.
Говорили долго. О многом. Позвали художника. Обсудили обложку. Решили дать портрет Чапаева. Потом Фурманов рассказал Лепешинскому и о замыслах «Мятежа».
Вышел ног под собой не чуя. По дороге ничего не видел Чуть не попал под трамвай. Примчался домой, на Нащокинский, бросил на пол портфель, пустился вприсядку.
Ная сначала недоумевала, а потом обняла мужа.
— Знаю… знаю… знаю… Приняли? «Чапаева» приняли? Да?
— Да… да… — задыхался Фурманов.
Через несколько дней Фурманов уже получил корректуру первых листов, потом верстку.
И сидя, опять по ночам, над выстраданными листами и снова и снова переживая те горячие боевые дни, он иногда отвлекался от корректур и опять беседовал с дневником своим. Казалось, он теперь счастлив.
Счастлив? А что такое счастье?..
«Идучи бульваром, думал: где счастье? К примеру, скажем, написал вот книгу, «Чапаева» написал. Всю жизнь мою только и мечтал о том, чтобы стать настоящим писателем, одну за другой выпускать свои книги… Так неужели нельзя