Этот день, эти дни, каждая минута жизни нашей пронизана мыслью и чувством только о нем.
Идут по улицам с плакатами рабочие, до глубокой ночи бьют барабаны пионеров, слышны комсомольские песни. Москва вспоминает великого учителя, великого борца, любимого Ильича».
В эти дни он особенно много думает о Ленине, о той роли, которую Ильич сыграл в его собственной жизни, о книгах Ленина, изучение которых входит в постоянный план его работы.
Он пишет в одном из ответов начинающей писательнице Сочинской:
«Надо учиться ленинизму — глубокому и верному пониманию жизни и человеческих отношений, иначе всем вашим писаниям будет грош цена, раз не поймете и не усвоите себе основного: науки о жизни, о борьбе, обо всем, что найдете в книгах Ленина и в других книгах, освещающих и разбирающих его учение. Это единственный верный путь сделаться значительным художником; с одной стороны, изучать ленинизм, с другой — величайших художников слова. У каждого учиться своему и пытаться сочетать простую и мудрую ленинскую пауку о жизни с простой, но тоже по-своему мудрой наукой о художественном мастерстве, и это все — передуманное, перечувствованное — отражать в своем художественном творчестве, в своих произведениях, в своих образах, в набросках…»
В начале февраля Фурманов с радостью по приглашению земляков едет в село Дунилово Шуйского уезда, где долго работал брат его Аркадий. В Дунилове большой праздник: открытие электростанции. Здесь Дмитрия знают и помнят. Здесь не раз выступал он в былые годы. Вот и теперь в страстной речи своей вспоминает он о прошлом, рассказывает о том, как рождался план электрификации страны, как загорались первые «лампочки Ильича».
В конце февраля, к годовщине Красной Армии, выходит роман «Мятеж», уже известный читателю по главам, напечатанным в журналах.
Работа над «Мятежом» продолжалась больше года. О том, что он поставил последнюю точку в рукописи, Фурманов сказал мне еще в конце сентября 1924 года. Но он продолжал еще работать над книгой. И только в ноябре счел рукопись готовой к печати.
— Сделал себе подарок ко дню рождения, — сказал он мне, улыбаясь, — а ты знаешь, сколько лет мне стукнуло сегодня? Тридцать три года… Многовато для молодого, начинающего писателя. Как Илье Муромцу, что сиднем сидел тридцать лет и три года…
Потом задумался, надел очки, полистал рукопись и добавил грустновато:
— Подарок… Не знаю, будет ли это подарком читателям. Жутковато после «Чапаева»…
Александр Серафимович Серафимóвич был одним из первых читателей «Мятежа». (Некоторые главы Фурманов читал на «встречах» наших, на Пресне.)