охотой на крупную дичь.
В сухой сезон 1900 года я получил недельный отпуск к разрешение охотиться на крупную дичь и отправился в заросли с двумя зулусами. Один из них — егерь — следовал примерно в 5 метрах за мной по узкой тропе, проложенной через густой кустарник. Второй шел впереди. Мысли мои были чем-то отвлечены, как вдруг я услышал крики: «Ньяти! Ньяти!» (слово «ньяти» было мне незнакомо) — и увидел, как мимо меня опрометью промчался проводник. В тот же миг появился могучий буйвол, наклонивший рогатую голову для атаки.
Отпрянув вправо или влево, я попал бы в колючий кустарник. Не отдавая себе отчета в том, как опасен атакующий, я вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала буйволу между глаз, и он рухнул на землю у самых моих ног.
Сомнений быть не могло — я нарушил закон, запрещавший отстрел этих животных. Мне было предъявлено обвинение в браконьерстве, и при рассмотрении его в суде оба сопровождавших меня зулуса выступили в качестве свидетелей. Они так правильно изложили дело, что мне нечего было добавить в свою защиту. Меня оправдали и даже похвалили за храбрость. В то время смысл этой похвалы остался для меня неясен. Я еще не знал, как опасен нападающий буйвол, а если бы знал, то, вероятно, предпочел бы совершить весьма неприятный прыжок в колючки, чем предпринимать опасную для жизни попытку убить животное.
* * *
Я, вероятно, и после этого происшествия остался бы охотником, если бы не был настолько захвачен Африкой, что одни приключения меня уже не удовлетворяли. Мне хотелось стать путешественником и исследователем. Манили к себе синие горы, разговоры в краале вращались вокруг того, чего я не видел и не пережил, вокруг людей, еще не затронутых европейской колонизацией «Черного» материка, вокруг животных, которых мне, двадцатилетнему юноше, все больше и больше хотелось увидеть и изучить. Стремление быть таким же, как мой двоюродный дед Роберт Шомбурк, было сильнее, чем соблазн принять участие в погоне за алмазами или золотом, увлекшей жителей Наталя, несмотря на все еще продолжавшуюся войну между англичанами и бурами.
Настало время, когда надо было подумать об отбывании воинской повинности. Отец уже решил за меня, что я проведу положенный годичный срок в войсках, расположенных в тогдашней германской колонии — Юго-Западной Африке. Это означало, что родители свыклись с мыслью о том, что мое будущее так или иначе связано с Африкой.
И вот однажды утром я очутился в почтовой повозке, курсировавшей между Эшове и Роркс-Дрифтом. Мулами правили два кучера, сменявшиеся через каждые два часа. Один держал поводья и старался, чтобы или левые или правые колеса оставались в дорожной колее, проложенной в этих дебрях гораздо более широкими фургонами буров. Второй размахивал кнутом, достававшим даже до передних мулов (всего их было восемь пар). Мулы мчались галопом. Я боялся, что повозка опрокинется и разобьется… Этого не случилось, но на неровном месте она вдруг подскочила, а вместе с ней подскочил и я, стукнувшись затылком о перекладину парусиновой крыши, к счастью заменявшей в повозке деревянный верх. Чтобы не вылететь при такой дикой скачке на дорогу, приходилось крепко держаться обеими руками за ремни и лямки…