— Сколько же слонов вы застрелили?
— Шестьдесят три, — сообщил я. Цифра была точной, так как я записывал в дневнике всю свою охотничью добычу — в общей сложности около 800 голов крупной дичи.
— Обманщик! — прозвучало в ответ. Такая характеристика, казалось бы, находилась в полном противоречии с овацией, которой было встречено мое появление. Я отхлебнул добрый глоток виски из своего бокала.
— Чего вы прибедняетесь? — произнес другой завсегдатай клуба. Не успел я возразить, как он продолжал — Вам не повезло! Вчера здесь был капитан X. Он, правда, незнаком с вами лично, но много о вас слышал. В Восточной Африке вы считались браконьером. Почему? Да потому, что ваша охотничья добыча так велика, что вы не смогли бы ее настрелять только вне заповедников. Не станете же вы отрицать, что лишь в одной Восточной Африке уложили больше ста слонов?
Я не стал отрицать. Я был даже горд тем, что моя слава мифического охотника достигла клуба в Монровии, где она могла принести мне только пользу, во всяком случае не вред. К тому же отрицание обошлось бы мне еще дороже. И я подтвердил то, что рассказывал обо мне капитан X.
Несколько дней спустя в клубе пил виски капитан У. Мне он был известен не больше, чем его коллега X.
— Обманщик! — загремело мне навстречу, когда я явился на вечерний «водопой». — Сто слонов! Да как вы могли утверждать что-либо подобное! Капитан У., приехавший из Капа и знающий Дар-эс-Салам, как свои пять пальцев, уверяет, что у вас было самое большее двадцать попаданий. Это в лучшем случае. Что вы на это скажете?
А что можно было сказать? Клубная болтовня, и ничего больше.
Все жившие в Монровии европейцы отговаривали меня от экспедиции в девственный лес. Особо убедительным доводом, по их мнению, служила история одного австрийца. Несколько месяцев назад он проник в глубь страны и якобы вернулся на побережье в чем мать родила, избитый до полусмерти. Я его не видел. А историями такого рода особенно любили развлекаться купцы, никогда не выезжавшие за пределы прибрежных городов. Я же умел ладить с африканцами.
Куда большего внимания заслуживали рассказы европейских старожилов о коварстве девственных лесов Либерии, особенно в дождливый сезон, который уже наступил. Но и эти указания у меня в одно ухо вошли, а в другое вышли. Я полагал, что «знаю» Африку.
Я действительно чувствовал себя как дома в вольных степях и редких лесах Южной Африки и в девственных зарослях у берегов Конго и Замбези. Мне были известны трудности жизни в местах, где непроницаемая завеса из листьев скрывает от человека дневное и ночное светила. В отличие от обитателей степи житель девственного леса сдержан, серьезен, угрюм. Он полон тайн, верит в демонов и «сверхъестественные» мистические силы, о которых ничего не ведает его собрат в степи и в саванне. Да и на европейского охотника действует своеобразие среды.