Не успели мы увериться в вине казненного, нас ошеломило другое сообщение: Максим не был предателем. Он пришел на встречу как друг. Получилось так, что одновременно с этой новостью в тюрьме появился и Нико: в квартальной организации случился провал.
Терзался он не меньше всех нас, еще бы, ведь он убил невинного человека, своего товарища, убил в одном из темных закоулков, ночью, причем таким жестоким способом… Мы пытались успокоить его: он же не мог знать, все это трагическая ошибка, он должен превозмочь свои страдания. И он их превозмог. Удивительно скоро он уже мог спокойно разговаривать, спать и даже смеяться…
Все мы хотели этого, и все же я стал испытывать к Нико какую-то неприязнь, особенно когда он смеялся. Я думал: «Как же мало в нем человечности, если он так быстро сумел забыть о содеянном?» И теперь мне казалось, что неприязненное чувство было вызвано той же причиной, по которой. я совсем недавно отшатнулся от него, — страхом. Да, я боялся человека, участвовавшего в революции во имя счастья всех людей, не будучи достаточно человечным.
Абсурдная навязчивость этой мысли ошеломила меня. Между тем Нико продолжал разглагольствовать:
— Знаешь, я явлюсь на это совещание во всеоружии. Ничего не стронется с места, пока есть люди, которые усложняют самые простые вещи. Все должно быть гораздо проще, по-деловому…
Последнее его соображение окончательно добило меня. Оборвав его, я круто изменил тему разговора:
— У тебя есть семья?
— Да, — ответил он после небольшой заминки, видимо, удивившись неожиданному вопросу. — Жена — архитектор, сыну скоро исполнится двадцать лет.
— В его годы мы с тобой сидели в тюрьме.
Нико вытащил бумажник:
— Хочешь взглянуть? Вылитый я.
Я взял фотографию. Действительно, сын был похож на отца. Та же округлая форма головы, те же черты лица. Пробегавший мимо ребенок задел мой локоть, фотография выскользнула из пальцев и перевернулась. Я успел прочитать надпись на обороте: «Папе — от Максима». По лицу Нико пробежала едва заметная тень.
— Ты же знаешь!.. Решил дать сыну его имя… К тому же мне крупно повезло: ведь до того как заподозрить Максима, подозревали меня… Я мог бы оказаться на его месте!
— А он на твоем, — вырвалось у меня.
Нико вздохнул.
— Вполне возможно, просто — везение!
Я снова стал рассматривать лицо его сына. Ах, если бы он хоть немного был похож на своего тезку. Но нет, лицо того Максима было совсем другим, продолговатым, худощавым, со слегка заостренными чертами. Оно выдавало совсем иной склад души. Людей, наделенных такой чуткостью, как Максим, я знал немного. Невольно попытался представить его на месте Нико. Он так же отчетливо понимал бы свою невиновность, но это никогда не стало бы для него поводом для самоуспокоения. И никакими усилиями воли ему не удалось бы вычеркнуть из памяти глаза товарища, с таким доверием смотревшие на него в ту ночь. Теплый свет, излучавшийся ими, превратился бы для него в раскаленные уголья, на которых он корчился бы по сей день. Пара фраз, которой он обменялся с кем-нибудь, превращалась бы для него в диалог между ним и убитым. А каждое рукопожатие с близким ему человеком напоминало бы о том, каким сердечным было пожатие руки невинно загубленного человека. Замкнувшись в себе, он стал постоянно всматриваться в руку, сжимавшую холодное железо. Измучившись до смерти, он предпочел бы отрезать ее, лишь бы ему полегчало…