– Вот как, – довольно усмехнулся Хальдеберд. – Так они единокровные брат с сестрой?
– Да, ваше величество, – согласился священник. – Так получается, если, разумеется, слухи об этой кровосмесительной связи достоверны.
– Она красива? – императора занимали уже совсем другие вопросы.
– Говорят, в ней воплотилась квинтэссенция мужской похоти… – нехотя ответил кардинал.
– Суккуб? – поднял бровь заинтересованный новой темой император.
– Церковь крайне осторожно относится к такого рода верованиям… – не слишком решительно возразил Ратцингер и поджал губы.
– Значит, по вашим данным это она совратила князя, а не наоборот? – уточнил Хальдеберд, желавший знать о своем противнике все, что только возможно. Буквально все.
– Таковы слухи, ваше величество, – чуть склонил голову кардинал. – Но я населил те края таким количеством наших "глаз и ушей", каким только мог…
– Узнайте это для меня! – нетерпеливо перебил священника император. – Я хочу понять, кто он, и что от него можно ожидать!
8
Смерть ходила рядом, заглядывала в глаза, дышала в спину… Иногда он забывал о ней, занятый своими делами, сражаясь или овладевая женщиной, но зато в другое время чувствовал ее присутствие настолько отчетливо, что мог бы сказать, где она находится в каждый следующий момент. Сейчас, – невидимая, но "осязаемая" – смерть притаилась за левым плечом Людвига, но долго там, как он знал, не останется, переместившись куда-нибудь еще. Привыкнуть к этому было сложно, если возможно вообще, но с этим приходилось жить, и Людо жил. Однако временами ему становилось жутко, и отчаяние или тоска овладевали его сердцем. Черное отчаяние, серая тоска. Холод, мгла, смерть… И не было в целом мире человека, которому он мог бы открыть свою боль, свой страх, свою слабость. Князь Задары всегда оставался спокойным и знал, что ему делать в том или ином случае. Он не мог себе позволить ни застонать, когда боль сжимала его тело в своих ужасных объятиях, ни заплакать, когда отчаяние и страх выедали его изнутри, как древесные жуки выгрызают твердую плоть дерева.
В душе Людо царила стужа, но именно та женщина, первая встреча с которой едва его не убила, принесла туда толику тепла и света. Мара оказалась не только красавицей. Она была такой, какую смог бы, наверное, вообразить Людо, измышляя себе идеальную любовницу, если бы стал этим заниматься. Если бы такое могло прийти ему в голову, или если бы Голос предложил ему попрактиковаться в искусстве визионерства. Но поскольку ничего подобного Людвиг Каген не делал – и, возможно, делать не мог по самой своей природе, – он мог бы и не понять, наверное, отчего так странно делается на сердце, едва увидит эту женщину или только подумает о ней. Однако неожиданно Голос, не спешивший вмешиваться во многие другие дела, помог Людо разобраться с этой, казалось, совершенно неразрешимой загадкой.