Служанки ушли, и остальная часть девичника проходила в условиях максимально приближенных к боевым: все-таки девушки собрались на войну, а, значит, им следовало учиться проявлять самостоятельность и привыкать к тяготам армейской жизни.
– Да, налей! – улыбнулась Зои, присаживаясь рядом на теплые выскобленные до белизны доски, и косясь, между делом, на обнаженные колени Лисы. – Сейчас расскажу. Этот мавр… Спасибо, Лиса! Он был кондотьером в Венеции.
– Кондотьер – это как капитан? – спросила Лена.
– Нет, кондотьер – это воевода по-нашему. Командующий их армией, но только наемный.
– Ага!
– Так вот он был, хоть и магометанин, но знатный рыцарь, и армия Венеции побеждала всех врагов…
Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… Отелло… Дездемона… Яго… Коварство и любовь… Краденый платок… Приступ ревности, переходящий в приступ ярости, и финальное – "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" В общем, Зои излагала историю Отелло весьма близко к тексту, а Елизавета, тем временем, размышляла о превратностях судьбы и о себе самой. Она думала о себе и о Людо, и о том, кто она такая, на самом деле, и еще о том, что это значит, быть двумя разными женщинами одновременно. Несомненно, она оставалась Елизаветой, какой помнила себя всю жизнь с того давнего мгновения, когда, судя по всему, осознала себя впервые, связав свое внутреннее "Я" с именем Елизавета, и противопоставив то и другое окружающему миру. Ей было тогда шесть месяцев, как утверждает изустное предание, и с тех пор Елизавета, собственно, и существовала, как обособленная от внешнего мира личность. Но, с другой стороны, она все еще оставалась и Лисой-Бетан Скулнскорх, как бы странно это не звучало.
– И тогда он ее задушил насмерть! – подняв голос, торжественно сообщила Зои.
– Ох, ты! – выдохнула Ирина и начала спешно заедать трагический финал шаньгами и кусками нежирной, остро пахнущей рыбы. – Вот ведь до чего мужиков ревность доводит! Подлецы!
– Да, уж! – поддержала разговор Елизавета и отпила из кубка. Мед оказался не просто хорош, он был великолепен! Да, крепковат[42], пожалуй, для нежного женского организма, но зато душист и приятен на вкус.
Елизавета переждала прохождение ласкового медового пламени по пищеводу в желудок и, сделав еще пару глотков, поспешила закусить пирожком с брусникой. Бруснику в Икьхгорне морозить умели не хуже, чем в Скулнскорхе. Она не потеряла ни вкуса, ни замечательного аромата.
– А клюкву вы тоже морозите? – спросила она, прожевав пирожок, оказавшийся куда меньше, чем ей показалось на первый взгляд.
– А как же! И морозим, и мочим! Приказать принести клюквы?