Людо сбросил плащ и, расстегнув дублет, – в покоях было жарко, – подошел к столу. Курага пахла летом, пряники – пчелами. Он набрал горсть светлого изюма, и поднес руку к лицу. От крупных изюмин шел такой виноградный дух, что рот сразу же наполнился слюной.
– Господин? – шуршание ткани за спиной, тихий стук аккуратно прикрытой двери. – Господин…
Людо обернулся. Он обернулся медленно, изо всех сил сдерживая бег сердца, и увидел двух девушек, зашедших вслед за ним в предбанные покои. Одна была черноволоса, как и он сам, но на голову или больше выше Людвига, отчего сейчас в белой льняной рубахе казалась стройнее и тоньше своей товарки. А та – блондинка пшеничного золота – едва ли доставая невысокому Людо до плеча, была похожа на белую сдобную булочку, обсыпанную мукой и молотым ванильным сахаром.
– Входите, – сказал Людо, гневаясь на себя за сухой тон и отсутствие улыбки.
И девушки заробели, испуганные холодным приемом. Заметались беспомощно карие и голубые глаза, отхлынула от юных лиц кровь.
– Не бойтесь! – слова давались с трудом, но, если начал дело, то его следует завершать. Всегда. Везде. При любых обстоятельствах. Так теперь думал Людвиг, и так старался поступать. – Я вас не обижу. Хотите вина?
Девушки хотели. Они и вина хотели, и от взвара – крепкого и душистого – не отказались. И вот уже краска вернулась на симпатичные их личики, и дублет отброшен под дружный девичий смех, и, вывернувшись из белых рубах, взялись голые наяды – черноволосая Като и белокурая Ната – извлекать своего князя и господина из кожаных штанов и пропотевшей рубахи.
– Не робей! – приказал Голос и замолчал, до времени "отойдя в сторону".
"Не робей… Что?"
Но ласковые прикосновения тонких пальцев, – мягких подушечек, острых ноготков – к обнаженной коже быстро заставили его позабыть о своих сомнениях. И сам он тронул упругие тела, хмелея от их доступности и от того, какой податливой – теплой и нежной, – оказывается, может быть человеческая плоть. Женская… теплая… горячая… Или это его самого обдало внутренним жаром? А девушки, между тем, уже робко – все-таки хоть и полюбовник, да князь! – подставляют губы для поцелуя, и совсем иначе – грубо, по-крестьянски – тулы свои: Като спереди, взгромоздившись точеными ягодицами на дубовую столешницу и взметнув вверх, прямо к плечу Людо, свои длинные ноги, а Ната-Доната – сзади, опершись все на тот же стол – выбирай и бери! Но играет молодая сила и хватит ее на обеих: на золотисто-белую, словно мед в молоке, и на чернокудрую, томноокую, смуглую, как тот виноград, что вызревает по осени на отрогах соседних гор.