Я, разумеется, помнил эту бессмысленную геометрическую ахинею и поглядел на художника с некоторым уважением. Мои сослуживцы по Лито считали меня деловым человеком, но каким нужно было быть делягой, чтобы выдать за искусство рисунок, какой мог накалякать любой школьник!
Мы с Аметистовым двинулись дальше, он успевал представлять мне проходящих мимо людей. Стало ясно, что среди присутствующих много знаменитостей.
– Похоже, Зое удалось воплотить свою мечту – ее салон стал популярен, – заметил я.
– Да что вы, – обиженно сказал Аметистов, – что значит популярен? Знаменит, просто знаменит. Конечно, это обошлось нам в копеечку, но ради искусства мы ничего не жалеем. Гляньте только, что за художники тут фланируют: Шагал, Кустодиев, Петр Кончаловский…
– Бороду сбрил, курилка, под пролетария косит, – шепнул Аметистов, раскланиваясь с Кончаловским.
Однако без бороды, в одних только усах тот казался каким-то потерянным. Впрочем, художников я знал плохо, может быть, он и в бороде был такой же.
– Чрезвычайно одаренный типус этот Кончаловский, как искусствовед вам говорю, – продолжал между тем Аметистов. – Еще при батюшке-царе женился не на ком-нибудь, а на дочери покойного Сурикова. Ну, то есть теперь он покойный, а тогда был жив-живехонек и очень влиятелен, смею заметить. Как сказал бы народ, деньги к деньгам, художник к художнику. Карьеру себе сделал Петр Петрович еще при императоре, но, уверяю вас, он и при большевиках не пропадет. Слышали, в Третьяковской галерее готовится его персональная выставка? Это вам не Шагал, который со своими летающими евреями до сих пор в общем вагоне ездит, Кончаловский – это глыба, матерый человечище. И зять, и внуки у него такие же будут – попомните мое слово!
Мимо проплыл солидный лысый господин в пенсне и с небольшими усишками, чрезвычайно похожий то ли на карточного шулера, то ли на высокопоставленного чекиста.
– А вот это, обратите внимание, необыкновенно интересный гражданин, или, правильнее уже сказать, товарищ, – зашептал Аметистов. – Это вам, простите, не баран чихнул, это Игорь Эммануилович Грабарь собственной персоной. Обмерил всю Третьяковскую галерею, что, безусловно, пошло ей только на пользу. Великий человек, по слухам, лично занимался изъятием картин у нетрудовых элементов – впрочем, точно не знаю, свечку не держал.
После неожиданно восторженной встречи публика совершенно охладела ко мне и проскальзывала взглядом мимо, как будто я уже и не был блистательным молодым писателем, как меня рекомендовал Аметистов. Благородное собрание развлекалось, как могло. Устав разглядывать циркачей, кто-то беседовал, кто-то выпивал, снимая бокалы с подносов шустрых молодых официантов, кто-то налегал на изящно сервированные салаты и даже, кажется, паюсную икру, которую в голодной Москве было видеть так же дико, как, например, ручного крокодила где-нибудь в Пассаже.