Вышел на берег, стал кланяться корове – помилуйте, тетушка, совсем голодный, желудок ссохся, дайте поесть перед смертью. Вообще-то ханьцы[26] молока не пьют, от него живот пучит, но когда три дня не ел, еще и не то слопаешь. Словом, просил он, просил у коровы молока, но ничего не дала подлая тварь, только хвостом в его сторону махнула.
Хэй Лубин понял это так, что, мол, если надо, бери сам. Ах, беда, не знает ходя, как коров доить – он же ханец, а ханьцы молока не пьют. Лег он под корову и стал ее пальцами за вымя щипать – отдай молоко, отдай, прощипаю до дыр!
За этим занятием и застали его русские охотники. Долго думали, что делать с дураком, так ничего и не надумали. Накормили и махнули рукой – иди, мил человек, на все четыре стороны, к своей, стало быть, китайской матери.
Ходя пошел, как было велено, на все четыре стороны и попал в самый центр гражданской войны. Белые-красные, красные-белые – в глазах мелькает, ничего не понятно, спасите-помогите! Ни там, ни там бедному китайцу не рады, везде он обуза, только и знает, что хлеб жрать – за раз несколько фунтов съесть может. Если уж на то пошло, дешевле всего в расход его пустить, чтобы не бременил многострадальную русскую землю. Это доброе пожелание высказал ходе лично атаман Семенов, пышный, усатый и очень недобрый человек. К счастью, казаки пожалели китаезу – такой он был маленький и жалкий, и тайком разрешили ему дать стрекача.
Ах, как побежал Хэй Лубин, как понесся – только ветер в ушах засвистел. Несся-несся, наконец, устал, лег на правый бок посреди леса: еды нет, кругом дикие звери – помирать надо. Но спокойно помереть не дали, откуда ни возьмись объявились в чаще серьезные люди, стали требовать мандаты и справки.
– Весь мил насилья мы лазлоем… – тихо запел ходя, лежа на боку и глядя круглыми от ужаса глазами в лицо серьезных, – мы нас, мы новый мил постлоим…
– Ах вот оно что, – сказали серьезные. – Китайский ходя хочет оказать поддержку молодой советской республике. Похвально, похвально! Отправим вас в интернациональный полк, будешь бороться с гидрой контрреволюции.
Хэй Лубин был согласен и на гидру – лишь бы кормили и не обижали слишком. В полку его некоторое время не знали, куда пристроить – все винтовки для ходи были большими, и он все время пытался бросить оружие и сбежать в сторону, противоположную идущему бою. Далеко, впрочем, убежать ему никогда не удавалось – все время путался в полах красноармейской шинели и норовил упасть.
– Ты, товарищ Хэй, брось эту свою ревизионистскую политику, – серьезно говорил ему комиссар Намётнов, поблескивая в его сторону черным цыганским, как у лошади, глазом. – Нельзя дезертировать с поля боя и подавно нельзя бросать оружие на милость победителя. За это тебя ждет жесточайший и справедливый военный трибунал, смекаешь?