Я шепетал: «Amo – ergo sum. Влюблен – значить существую».
Наша прогулка у главной площади города принесла нам не одну дюжину приятных встреч. Друзья появлялись из подворотен, выходили из автобусов и трамваев, выбегали из-за деревьев, иногда прыгали откуда-то сверху, махали руками с балконов и крыш, окликали из окон домов и машин, трогали за плечи и щекотали под мышками. Возбужденные солнцем и вином, как мы, они искали вход туда, где это состояние не прекращается. Никто не подскажет, как проехать на велосипеде в рай?
С одними, с другими и с третьими мы садились в кафе, заходили во дворики, забирались на крыши старых домов, стояли в уютных скверах и у фонтанов. И всюду за шумной беседой плескали струи молодого вина в кабирский кувшин Диониса.
К тому времени, как солнце сползало с вершины и готовило сумерки, мы расположились на поляне в парке и допивали самую большую бочку вина из тех, что хранятся в подвалах Пербибесии (Perbibesia – Выпивохия). Шумная компания утомила мою женщину, и она задремала, пристроив голову на моих коленях. Ей снился далекий остров, похожий формой на сердце, где мы коротаем наши дни вдвоем, упоенные близостью друг друга, где она бежит по кромке моря, ловя руками брызги, превращая в стрекоз и бабочек.
И когда все пошли освежиться к реке, я решил не будить подругу и остался сторожить её сон. Глядя на умиротворенное лицо дремавшей богини, сошедшей на день не весть откуда, дабы быть мне попутчицей, пока я плыву на своем «Мэйфлауэр» к Новому свету, я вдруг ощутил печаль недоступного. Так бывает, когда перед глазами встает чарующий мир, уготовленный быть может и для тебя, и когда-нибудь ты соприкоснешься с ним в полной мере, но здесь и сейчас это лишь обманчивый миг, который растает как парус на дальней границе горизонта. И мне казалось, что сейчас на моих коленях дремлет сотканное из воздуха видение, которое исчезнет, когда ему вздумается.
Я и не заметил, как видение пробудилось и тихо наблюдало за моим кислым лицом.
– О чем грустим, солдатик? – спросила женщина.
Взгляд её теплый и нежный хранил в глубине еле уловимую пустоту хладных глаз русалки.
– Не знаю, – ответил я. – Обо всём, наверное.
– Идем домой, – предложила она.
– Идем.
Сумерки – самое трепетное время суток. В них я угадывал свое душевное состояние. В сумерках – глубина и тайна жизни. Конечно, в ясное утро я не менее влюблен, вижу в нем свет, радость и любовь. И если сумерки я бы сравнил с нашим пребыванием в этом мире, то утро – дорога, которая рано или поздно выведет отсюда. Нет, я не чувствую в сумерках никакого угасания жизни, в них сладкая печаль вечности, предвкушение чуда и того, что звучит примерно как nondum omnium dierum sol occidit (не последний же раз зашло солнце).