Вот тогда-то я и обратился к Беллфиосса за советом.
Выслушав с предельным вниманием, он в постоянной дружеской манере, размахивая дымящей трубкой перед лицом собеседника, объяснил, что такое состояние, есть ничто иное, как выход скопившихся нечистот.
– Понимаете, мой дорогой друг, человек, сам того не подозревая, является жутким хранилищем всяких мерзостей, бр-р, – говорил капитан Беллфиосса, – они, как злодеи за углом, ждут своего часа. Хорошее начинает на них действовать, как рвотное или слабительное. Во всей своей неприглядной красе они устремляются наружу, проявляясь в поступках и словах. Нам кажется, что нами овладевают бесы, мы пугаемся. А они же напротив не находят себе места. И при неправильном обращении с таким подарком, можно всильно навредить своему естеству и покалечить его, обратив весь выход нечистот себе во вред. Ибо никто не знает, каков по силе и характеру окажется выметающийся наружу зловонный поток. Чем бережнее и осторожнее ты отнесешься сейчас к себе и своему состоянию, тем легче и быстрее изгонишь мучающих бесов.
В общем, узнав в каком критическом положении я нахожусь, Беллфиосса предложил перебраться в соседнюю с ним каюту, дабы помочь поскорей избавиться от гнетущего душевного недуга. Я с готовностью согласился, радуясь, что теперь смогу чаще бывать в обществе капитана Беллфиосса.
Однако он прописал уединение.
Утром капитан заглядывал лишь справиться о здоровье, да иногда заходил вечерком угостить стаканом теплого кагора и выкурить трубку бэнга.
Отшельничество я поначалу находил утомительным, но вскоре свыкся, и даже стал ощущать в нем необходимость. Немалую роль здесь сыграла предоставленная возможность вовсю пользоваться библиотекой Беллфиосса.
О, Книги были подобраны с величайшим вкусом и мудростью. Трудно поведать о небесном удовольствии, с коими я погружался с сокровища Беллфиосса, выуживая новые и новые драгоценности. Клянусь, я потерял счет времени, забыл где и зачем нахожусь. Но и это не всё. Вечерами, отложив книгу, я поудобнее усаживался в старое кресло. Брал перо, осторожно макал в чернильницу и неторопливо исписывал лист за листом.
С удивительной легкостью я принялся за это, казалось, забытое занятие. Беллфиосса догадывался о характере моих поздних посиделок, но вслух ни разу об этом не обмолвился. И я был благодарен ему, ибо еще сам не относился всерьёз к своему сочинительству, и потому лишние разговоры были бы в тягость. А на шутки товарищей иногда навещавших и обращавших внимание на следы ночных бдений, я отвечал, не скупясь на иронию и сарказм.