Все эти люди и издаваемые ими журналы стремились сформулировать в рамках демократического политического устройства реальную социально-экономическую программу, которая помогла бы облегчить положение нуждающихся и преодолеть экономический кризис, с которым западный мир боролся со времени окончания мировой войны 1914 — 1918 гг. В международных делах они выступали против войны, выражая озабоченность возрастающей агрессивностью национализма, прежде всего в его фашистском и нацистском варианте. Их отношение к советской системе отличалось некоторой двойственностью: с одной стороны, они рассчитывали воспользоваться некоторыми практическими шагами СССР для разработки конструктивной экономической политики (привлекательным представлялось, например, государственное планирование), с другой — их беспокоила исходившая от советской диктатуры угроза свободе слова и мысли, безопасности индивида. Их отличал повышенный интерес к настоящему и прошлому России, и эмигранты в большинстве своем могли помочь им удовлетворить это любопытство. Более того, и этот момент составлял существенный элемент их мировоззрения, этих французских публицистов привлекала философия Бердяева, в особенности его повышенное внимание к свободе личности. Индивидуализм, развивавшийся на базе философии русского Серебряного века и в разных своих вариантах представленный в трудах Лосского, Франка, Степуна и, конечно, Бердяева, был близок к индивидуализму Мунье, уходившему корнями, в частности, в витализм Бергсона. С другой стороны, Льву Шестову был близок питаемый религией экзистенционализм Жана Валя, который также был связан с «Эспри». Рассудочный неотомизм Жака Маритена не представлялся русским особенно привлекательным, однако его либеральный гуманизм в социальных и политических вопросах, его антифашистская позиция вызывали интерес у эмигрантов, прежде всего благодаря контрасту с позицией официального католичества (а российско-еврейское происхождение Раисы Маритен позволяло находить общий язык).
Протестантский мир, главным образом Германия, также был потрясен последствиями индустриализации, еще в большей степени — первой мировой войной, ее психологическими и общественно-политическими последствиями. Относительное затишье в общественной и политической жизни Франции, сохранявшееся как минимум до начала 30-х гг., преобладавший там более организованный и устоявшийся католицизм не требовали пересмотра основ политической и социальной системы, в отличие от лютеранской Германии. После 1918 г. связь между старым прусским государством и консервативным лютеранством воспринималась как моральное бремя, от которого следовало избавиться, поскольку государство потерпело сокрушительное поражение. Экономические бедствия и раскол в обществе, последовавшие за поражением в войне и инфляцией, обида и злоба, продолжавшие существовать и в мирное время, заставили многих представителей германской интеллигенции пересмотреть свои прежние взгляды и убеждения. Так, Пауль Тиллих сделался сторонником социально окрашенного лютеранства, основная задача которого состояла в поиске альтернативы негуманному и несправедливому капиталистическому устройству. Он зашел настолько далеко, что увидел в большевистской России возможный образец для собственных планов реформ в экономике и в обществе. Он называл свой социализм «религиозным социализмом», не желая, чтобы в этом названии сохранялось прилагательное «христианский», и рассчитывая тем самым получить более широкую поддержку в обществе. Он стремился также к полной независимости от каких бы то ни было организованных церковных структур.