— Что «Даник»? Даник какой был, таким и остался. А вот ты… как ты потом посмотришь людям в глаза? Человек своей жизни не жалел… А мы боимся приютить его у себя. Пускай раненый замерзает в лесу, да? Если твой Петя настоящий красноармеец, я думаю, не похвалит он тебя за это, когда узнает…
Сам того не подозревая, Даник произнес именно те слова, которые мгновенно изменили ход ее стремительных мыслей. Правда, что сказал бы Петя, если бы она спросила его? Неужто бросил бы упрек, что она дала приют раненому партизану? Нет, никогда! Конечно, самой ей будет очень тяжело. Но кому теперь легко! Имеет ли она право уклоняться от трудностей и тяжелых переживаний? Разве она не боец, не подпольщица-партизанка? Как же она отказывается от такого почетного задания? Ведь ей доверяют жизнь партизанского комиссара!
Даник заскрежетал зубами от отчаяния и, сгорбившись, как старик, двинулся к двери.
— Даник, — остановила его Саша, — погоди, я согласна.
Он сразу очутился возле нее, забыв о своей злости, обиде, и, схватив руками за плечи, словно боясь, что она снова передумает и откажется, приглушенно крикнул:
— Согласна?
— Ты не подумай, что я это из страха. А… как Поля?
— А что Поля? Поля ничего не знает и не должна знать! Ведь она тоже никогда и в глаза его не видела, твоего Петю. Фотокарточка у тебя одна, маленькая… Мы ее заменим.
Саша вздохнула и тихо, беззлобно сказала:
— Дурачок ты еще, Даник! Разве можно от нее скрыть это? Вместе жить будем. Она в первый же день увидит, что никакие мы не муж и жена. Попробуй тогда объясни.
Парень растерялся. Вот беда, обо всем он подумал, все учел, даже карточку не забыл, а вот это и в голову не пришло.
— Что ж ты предлагаешь? — уже робко, неуверенно спросил Даник; инициатива в решении этой нелегкой задачи целиком перешла к Саше.
— Поле надо сказать.
— Что ты! Испугается. Заголосит. Провалит все дело.
— Возможно, испугается, поплачет, но… поймет, Даник. Она ведь наша сестра.
Поздно вечером они завели разговор с Полей. На шестке догорала лучина, и старшая сестра объявила:
— Спать, дети! Завтра Данику рано в лес, а ты, Саша, пойдешь к тетке Марине, поможешь кросна поставить. Она просила. Да и сама поучишься стан обряжать и ткать.
Сашу кольнуло в сердце: «Опять батрачить».
Не было более тяжкой муки, чем идти на заработок в чужую хату, работать на людей, у которых есть чем заплатить за твой труд. Она знала, что не все они в душе кулаки, большинство вовсе не радуется создавшемуся положению, и все-таки ее глубоко обижали плата натурой и слова сочувствия, которые нередко приходилось выслушивать. Трудно было понять, кто говорит искренне, а кто с затаенным злорадством: так, мол, тебе и надо, интеллигенточка, докторша! Это тебе не при советской власти!