Боясь, как бы она не стала возражать, брат сжал ее локоть, зашептал горячо и торопливо:
— Твоего Петра никто здесь не знает, не видел… Даже я и Поля… Комиссару сделают документы на Петра, как будто немцы отпустили его раненого из плена. Бывают же такие случаи…
Саша застыла. Ее вдруг обожгла страшная мысль, не приходившая раньше в голову: что ее Петя может тоже оказаться в плену, в одном из ужасных лагерей, о которых она уже слышала. В кошмарных снах, в мучительных видениях он иной раз являлся ей раненым, истекающим кровью, но ни разу не видела она его в плену. Петя, ласковый, милый, жизнерадостный, и фашистский плен — это не умещалось в ее сознании. «Нет, нет, лучше смерть!» — кричало ее сердце. Она не слышала Даника, который убеждал:
— Ты должна понять, какого человека мы спасаем. У нас ему будет хорошо. Ты фельдшер, можешь полечить его раны. Он здесь скорее станет на ноги, чем в любом другом месте.
Отогнав, наконец, страшные мысли, Саша представила, как приедет к ним чужой, незнакомый человек, и она должна будет называть его мужем, Петей, может быть, придется даже на людях обнять, поцеловать, чтоб не выдать ни его, ни себя. И в то же время думать о своем Пете: «Где он, что с ним?» Чужой человек будет Ленку называть дочкой.
Нет, это невозможно! Она выполнит любое задание, пойдет на смерть… Но только не это!
— Даник, я не могу… — прошептала она. — Ты пойми… Я не знаю, что с Петей, а тут чужой человек будет жить под его именем. Я не сумею так притворяться.
Зашевелилась, заплакала Ленка.
— Спи, моя маленькая, звездочка моя ясная, — стала укачивать Саша малышку, приговаривая по-деревенски многословно и ласково. — Спи, моя ягодка. Никого не бойся… Мама с тобой, никому я не дам тебя обидеть, синичку мою ненаглядную.
— Значит, не можешь? — дернул ее за локоть Даник.
— Даник, ты не подумал, как тяжело будет всем нам… мне… Пожалей меня, Даник, я живой человек, — умоляла она.
Он отпустил ее локоть.
— Я-то думал… Мы все думали. А вот ты… На словах — героиня. А как до дела дошло, так прежде всего о себе… Лишний раз поволноваться боишься. А еще пищала: почему молчим, почему не действуем? Дайте задание! Вот тебе задание!
Он бросал ей в лицо эти безжалостные слова, точно камни.
— Даник, ты меня правильно пойми. Я не боюсь.
Ее слова еще больше разозлили напористого паренька. Он был твердо уверен, что Саша не отклонит его предложения и будет рада такому необыкновенному заданию. И вдруг она отказывается. Как же он теперь посмотрит хлопцам в глаза, что скажет в свое и Сашино оправдание? Что подумают о них подпольщики и партизаны? Ему стало больно, стыдно, совестно за сестру, за ее трусость; он не понимал других причин и считал, что она боится. Если б она прямо сказала об этом, он еще простил бы. Привлекая Сашу к подпольной борьбе, он никогда не забывал, что у нее ребенок. Когда же она начала ссылаться на «высокие чувства» и припутывать к делу неизвестного ему, Данику, «своего Петю», — это его возмутило.