— Товарищи хорошие, заступники наши, сделайте так, чтобы фашистские аспиды отпустили мою Настусю, — переступив порог светлицы, снова упал на колени дорожный обходчик. — Напишите им расписку, что не тронете этого посланца, иначе…
— Кому и какую расписку нужно писать? — удивился Ляшенко.
— Вам писать ничего не нужно, — вмешался в разговор очкарик. — Это я должен подать охранникам заложницы знак, что со мною ничего плохого не случилось, и они могут ее отпустить… Но перед этим я хочу получить заверения в том, что мне будет предоставлена возможность поговорить с вашим командиром. Это — единственное мое условие.
Ляшенко многозначительно переглянулся с Ксендзом и промолвил без задержки:
— Считайте, что такое заверение вы уже имеете…
Молодой человек не стал требовать других гарантий, как на его месте поступил бы кто-нибудь другой, и сразу же извлек откуда-то из-за лацкана еще совсем нового пиджака жесткую охристую картонку, согнутую вдвое, и протянул ее Опанасюку:
— Это аусвайс на имя вашей дочери. Немедленно отправляйтесь в Ситняки, найдите в тамошней управе чинов из Киева, предъявите им вот эту штукенцию и забирайте свою Настусю. Советовал бы только не возвращаться с ней домой. Было бы лучше, если бы вы вообще увезли отсюда семью. Хотя бы на некоторое время. А то сейчас там развернется такое… Все ясно?
— О боже ты мой, чего же здесь не понять! — произнес Опанасюк со слезами на глазах. Дрожащими руками, будто золотую грамоту, взял охристый пропуск с коричневой диагональной полосой и красной печатью с орлом в центре, прижал к груди и не чуя земли под ногами опрометью бросился из хаты.
Ксендз двинулся следом за ним. Во дворе подозвал Рябого и Яроша и коротко приказал:
— Присмотрите-ка за ним. В Ситняках он должен вырвать дочь из заложников. Если все будет там в порядке, отправьте ее на наш запасной «маяк» в Нижиловичах. А потом помогите Юхиму и всю семью туда переправить. И сразу же сюда с докладом.
Возвратившись в светлицу, Ксендз заметил, что Ляшенко о чем-то разговаривал с киевским пришельцем. Но стоило ему переступить порог, как болезненный на вид очкарик мгновенно прикусил язык.
— Продолжайте. Это один из наших командиров, — обратился к нему Ляшенко.
Но тот продолжал молчать. Светил на Ксендза большими, круто выпуклыми очками и молчал.
— Да что же это вы? Может, ждете какого-то особого приглашения? Только предупреждаю: его не будет!
— Я хочу вести деловой разговор с командиром. И при этом с глазу на глаз, без единого свидетеля!
Брови Ляшенко круто сдвинулись на переносицу, стал ледяным взгляд всегда ласковых глаз. Дескать, смотрите-ка, он еще и хорохорится.