В шею Ривера впились две иглы.
Вспышка обожгла мозг, и мир превратился в дым.
В Уэнтвортской академии английского языка, на третьем этаже над магазином канцтоваров близ Хай-Холборна, все было тихо. Свет не горел. Это вполне устраивало Лэма. Он хотел застать Николая Катинского спящим. У человека, разбуженного среди ночи, всколыхнутся воспоминания, и он безропотно ответит на все вопросы.
Дверь была черной, тяжелой и обшарпанной, как в Слау-башне, только там она никогда не открывалась, а здесь ею пользовались каждый день. Лэм сунул отмычку в скважину, и хорошо смазанные тумблеры и штифты замка даже не скрипнули; не взвизгнули и дверные петли, когда он толкнул створку. За порогом он остановился, выждал с минуту, привыкая к темноте и к дыханию здания, а потом начал восхождение по лестнице.
Часто отмечалось, что при желании Лэм способен двигаться очень тихо. Мин Харпер предположил, что это касается только тех мест, которые хорошо знакомы Джексону Лэму, как, например, все скрипучие и расшатанные ступеньки Слау-башни, которые он наверняка сам же и расшатал. Впрочем, откуда Харперу знать. Он вообще умер. Лэм беззвучно поднялся по лестнице и на миг замер у двери в академию, ровно настолько, чтобы вглядеться в окошко матового стекла, однако же даже этой краткой паузы ему хватило, чтобы проникнуть в помещение. Он притворил за собой дверь так же бесшумно, как и открыл.
Он снова остановился, чтобы лишний раз не тревожить воздух, всколыхнувшийся при его появлении. Напрасная предосторожность – в офисе никого не было. За приоткрытой дверью соседнего кабинета тоже никого. Лэм был здесь единственным живым существом. Сквозь жалюзи пробивались узкие полосы света, а когда глаза привыкли к полутьме, Джексон Лэм различил очертания сложенной раскладушки под письменным столом; тонкий матрас обвивал металлическую раму, как диаграмма какой-то невероятной позы из йоги.
Лэм не пользовался фонариком. Свет фонарика в темном здании отчетливо сигнализирует о злоумышленнике внутри. Вместо этого Лэм включил настольную лампу, залив стол холодным желтым светом, который лужицами расплескался по всему кабинету. Все выглядело точно так же, как в прошлый визит Лэма. Те же книжные полки с теми же толстыми каталогами; те же горы бумаг на письменном столе. Джексон Лэм выдвинул ящики и просмотрел содержимое: в основном счета, среди которых обнаружилось письмо, написанное от руки, в незапечатанном конверте. Как ни странно, оно оказалось любовным посланием: не откровенным, а выражающим сожаление о расставании. Судя по всему, Николай Катинский решил разорвать отношения со своей дамой сердца. Лэма нисколько не удивило ни подобное решение, ни тот факт, что Катинский вообще вступил с кем-то в связь. Однако Лэм счел довольно любопытным то, что письмо оставлено, так сказать, на виду. Специально для того, кто украдкой заберется в офис и пороется в ящиках стола. Катинский не был настоящим игроком – простой шифровальщик, один из многих; прежде чем он стал перебежчиком, Риджентс-Парк почти ничего не знал о его существовании, – но за время работы в Центре наверняка усвоил московские правила, о которых не стоило забывать.