Пол красить удобнее, чем рамы, — нет выступов и стекла, просто ровная поверхность. Я задумываюсь о Сейлор Мун и русалках. И немножко о людях, которые стучат внутри лодки, и закрашиваю себя в угол.
До двери остается несколько метров, но кругом окрашено — не перепрыгнуть. Ошибаться так стыдно, и было бы так хорошо, если бы про меня забыли, пока не высохнет пол.
Но темнеет. Скоро крутое яйцо на ужин и Катенька.
Я аккуратно наступаю на свежую краску и закрашиваю островок, на котором стояла. Потом свои следы. Потом снова следы. И еще раз свои следы. Мир слишком опасный — ошибаться нельзя. И так до входной двери.
Потом тайком оттираю краску с подошв и бегу на огород.
Там, в баке с водой, за два дня умерли все.
И успели налететь и наползти новые. Я быстро вытаскиваю их и раскладываю на перевернутой вверх дном ржавой лейке.
Лук пошел в стрелку. Огурцы горчат. На пионах муравьи. Через пару недель я понесу их в школу. Пионы и муравьев.
Вечером противное яйцо с солью. И Катенька, почему-то тоже противная. Она говорит, что спасти не удалось.
Никого.
Иннокентий умер в субботу. Точное время смерти установить не удалось, но по утреннему крику: «Кеша сломался!» стало понятно, что случилась беда.
— Значтак, — сказала Нина, дожаривая оладьи, — мы сейчас пойдем покупать нового хомяка, а ты схорони этого. Я его в коробку из-под Ленечкиных кроссовок упаковала. К обеду начисти картошки и сними шторы — пора бы их простирнуть, а то дышим этой пылищей. Еще бы влажную уборочку не помешало. И проветрить, обязательно проветрить. Ты все запомнил?
Нина развязала фартук, грохнула об стол тарелкой с горой оладьев и вышла из кухни.
— Ленечка, пора собираться, зайчик.
— Ну ма-а-ам, я не хочу. Я лучше в комп.
Гоша взял пухлый жирный оладь с высокой зажаристой, почти горелой, корочкой и медленно начал ее общипывать. Гоша не любил ни оладьи, ни корочки. Но в субботу утром очень некстати прокисло молоко. Поэтому бутерброды с колбасой отменились.
От маслянистого оладьевого жара запотели очки. Гоша встал и на ощупь начал собираться. Он обулся, оделся, взял коробку с Кешей и открыл дверь.
— Мусор не забудь!
Гоша поставил коробку с Кешей, разулся, разделся и пошел на кухню.
— Только не выбрасывай хомяка. — Нина выглянула из комнаты. — Его прикопать надо, а то не по-христиански.
Гоша с тоской посмотрел на коробку из-под кроссовок:
— Он не крещеный.
— Не кощунствуй. Иди уже.
Гоша открыл подъездную дверь и ослеп от яркости мира. Постоял немного в дверном проеме, притворяясь, что можно обратно. Поправил очки и вывалился в зиму. Зиму он не любил еще больше, чем жирные оладьи.