Каждому человеку он говорит: не отрекайся от идеала индивидуальной человечности, даже если он противоречит создавшимся условиям. Не считай, что идеал этот обречен, даже если с точки зрения оппортунистических теорий, которые пытаются попросту приспособить духовное к материальному, идеал этот не выдерживает критики. Оставайся человеком с собственной душой. Не превращайся в подобие автомата, в грудь которого вставят душу, управляемую чужой волей и бьющуюся с ней в унисон!»
Но Швейцер уже видел зарю, которая должна была сменить фашистскую ночь: «Не пройдет и двадцати лет, как Франкфурт будет праздновать двухсотлетие со дня рождения самого великого из своих сынов. Хорошо, если тот, кто на том грядущем торжестве произнесет памятную речь, сможет сказать, что глубокий мрак, в условиях которого мы отмечаем нынешний юбилей, начал рассеиваться... Хорошо, если тогда уже настанет время, когда жизнь человеческая вновь потечет гармоничным, естественным и живым потоком, подобно музыке Баха, волшебство которой так сильно ощущал Гете, потому что она была созвучна его духу».
И снова Швейцеру предстояло выступить с обширной программой лекций. Круг немецких друзей его африканского предприятия расширился. Во многих городах рассказывал он о больнице в Ламбарене, о цели, которую он преследовал, создавая ее. Его засыпали также просьбами об органных концертах. Нередко его к тому же осаждали бургомистры, председатели церковных советов, органисты и органостроители. Из Германии он поехал в Голландию, Англию и Шотландию. Везде его выступления выливались в подлинный триумф; одинаково аплодировали как Швейцеру-органисту, так и Швейцеру-лектору. Человек, который приехал в Европу, чтобы со всей скромностью пропагандировать свое дело помощи африканцам, повсюду вызывал к себе огромное уважение. Его мастерство органиста представлялось бесчисленным его поклонникам завершающим штрихом к прекрасному образу истинного гуманиста. Многие художники и ученые искали с ним знакомства. Но и политики обратили внимание на человека, которого повсюду встречали с таким ликованием. Они сочли выгодным для себя всячески выказывать свое расположение этому чудаку — врачу и философу из джунглей.
9 июля 1932 года Швейцер выступал в Ульме с лекцией о Гете. И эта лекция тоже вылилась в гимн гуманистической немецкой культуре. И снова четко прозвучала острая тревога Швейцера за эту культуру. Швейцер ясно видел беду, надвигавшуюся на Германию. Он не скрывал своего отрицательного отношения к фашизму. Хотя он и не участвовал в политической борьбе, но держался отнюдь не равнодушно. Политическая эволюция Европы, и в особенности эволюция Веймарской республики, вызывала в его душе мучительную уверенность в верности его анализа упадка культуры. Охватывающему его пессимизму он старался противопоставить веру в конечное торжество разума. Человеческое тепло, сила мысли, которые излучал Швейцер-докладчик, укрепляли эту надежду. Лекция о Гете, прочитанная в Ульме, стала последней публичной манифестацией этой веры в Германии. После цикла концертов и лекций в Голландии и Великобритании Швейцер в марте 1933 года вновь отплыл в Африку. В годы фашизма он ни разу не ступал на территорию Германии.