— А что, не желаешь ли ты, Тихон Лазаревич, попариться с дороги? В бане помыться — заново родиться.
— Коль предлагаешь, то конечно.
— Тогда будь добр, помоги — наколи дровишек.
Тихон снял кафтан и парадную жилетку и принялся помогать: сначала шли дровишки, за ними закоптившийся дымоход, а чтоб зря не спускаться — прохудившаяся крыша, после — покосившаяся дверь, а ещё ножи, топоры, косы и прочая железная утварь, которую требовалось поправить или поточить. А что же? Русский мужик ко всякому делу приучен, потому как если нет лишней копейки, то остаётся только поплевать на руки да браться за работу.
Пока суть да дело — и банька поспела. Кликнула хозяйка Тихона париться, выдала ему мыло, веник, рушник, чистую рубаху, а сама ушла и дверь за собой затворила. Хоть и поостыл Тихон, пока трудился, а всё ж теплилась в нём надежда на другой приём. Делать нечего, стал он мылиться, париться, а как уж собрался выходить, тут дверца в баню и отворилась, и нагая хозяйка скользнула внутрь.
— Что, Тихон Лазаревич, не поможешь ли ты ещё, не попаришь ли меня? А то зазря жар пропадает.
— А как же муж? — глупо моргая, спросил герой-полюбовник.
— А что же он? Люди-то и хлебом делятся, неужто он жены пожалеет? Нет, скупцом он никогда не был.
С этими словами чаровница прильнула к Тихону всем телом: тяжёлыми грудями, тёплым животом, округлыми бёдрами и сама в губы поцеловала. Пришлось гостю ещё попотеть.
А после баньки был и стол, и рюмка вина, и мягкая перина, и снова жаркие объятия.
Устав от любовных трудов, Тихон возлежал челом на пышных персях Прасковьи, когда ему вспомнился наказ барина.
— Голубушка, скажи, а нет ли в вашем городке ведьм или гадалок? — спросил он сонно.
— Ведьм? Всякое болтают, люди бывают завистливы и злы, — ответила Прасковья и после недолгой паузы, улыбнувшись, добавила: — Кто и меня так кличет.
И в глубине её глаз блеснул зелёный огонёк. Однако ж Тихон этого уже не заметил, он сладко спал.
Утро следующего дня застало барина и слугу в разных местах и разных состояниях. Тихон посапывал на перине, а Воронцов, упавши ночью с лавки, спал на полу общей залы трактира; старушка стряпуха, услыхав шум, заботливо укрыла постояльца одеялом да подвинула поближе порожнюю кадку.
— Тихон, — простонал Георгий, проснувшись. —Ти-ихо-он!
Но голос его был так слаб, что никто не отозвался.
— О-о-о...
Голова разламывалась на части. Желая облегчить свои страдания, болящий осторожно сжал её руками, но, видно, в разломы не попал, так как боль лишь усилилась, к тому же его замутило.
— О-о-о... Ти-и-хон...