— О.
— Да-с, такой тут у нас «политик».
Исправник вернулся к заветному шкафу, взял свой замечательный набор и отнёс его на круглый столик у окна. Где они с Воронцовым и устроились в удобных широких креслах, наподобие того, что стояло в трактире.
— Люблю, знаешь ли, посидеть тут, поглядеть на реку. Вода, она умиротворяет. А сегодня еще такие треволнения. — Исправник разлил напиток по рюмочкам. — Знаешь, я даже пришёл к мысли, что если все будут после работы находить в себе силы для покойного наблюдения за водой, то гораздо меньше невзгод от суетности будут претерпевать. А когда все покойны, то смут нет, и войн нет, и всеобщее благо. Будем здоровы.
И гость, пребывающий с утра в полнейшем душевном расстройстве, с ним согласился:
— Да, очень интересная мысль и весьма глубокая.
— Ты находишь? Благодарю, я польщён, — искренне обрадовался исправник, отправляя в рот конфетку. — Но что мы всё обо мне да обо мне, расскажи же теперь ты о столичной жизни.
И Воронцов с удовольствием и со вкусом стал повествовать о рутине дворцовых обходов, о круговерти балов, о набожности молебнов и легкомыслии маскарадов. Многое из последнего он и сам знал из третьих рук, но сейчас это не имело значения. А важно было само повествование, не то что рассказываешь, а как — не спеша, с расстановкой, не упуская деталей и снабжая сказ многозначительными паузами.
По ходу разговора гость исправника размышлял о том, как важно произвести хорошее впечатление, расположить к себе, при этом где-то глубоко внутри у него сохранялось понимание того, что это всё чушь и бессмыслица. Сухая Берёзовка стучалась где-то на задворках сознания, не пропадая полностью, но не выступая на первый план.
Можно было бы сказать, что одновременно в голове капитана лейб-гвардии поселилось два человека. Первый — Воронцов-утренний — с кристальной ясностью понимал, что творится что-то несусветное, и надобно бросить всё к чёртовой матери и скакать в Берёзовку, но воли для этого он был лишён. Второй — Воронцов-нынешний — о деле старался не думать, искусно придавал значение мелочам, раздувал бурю в стакане и делал всё, лишь бы остаться в Боброцске.
Так, за неспешной приятной беседой день начал клониться к вечеру. Солнце закатными лучами позолотило небосвод и заиграло на волнах речки.
— О, да ты совсем заболтал меня, — укорил исправник, когда Воронцов закончил, — ведь служебное время уж давно вышло, мы и обед пропустили! Поспешим же в трактир!
Секретарь встретил выходящее начальство по стойке «смирно».
— Ну?! — нахмурился на него начальник.
— Завтра же всё будет исправлено, Александр Фёдорович, всё будет исправлено, не погубите.