— Миф... миш... мифшлочка моя... ик...
— Гляжу, утомился ты, соколик, но от этого есть верное средство. Ты сядь пока в сенях.
— Фо-от, — глупо и счастливо улыбаясь, протянул Тихон и поднял вверх палец, — а они... эх...
Прасковья быстро принесла кубышку с мутной тягучей жидкостью.
— Испей, соколик, враз легче станет.
Тихон приложился и сделал большой глоток. Несусветная горечь поначалу чуть было не выпрыгнула наружу, но буквально по прошествии пары минут страдалец почувствовал себя гораздо лучше. Он все ещё был пьян, но его уже так не шатало.
— А теперь, Тихон Лазаревич, пожалуй в баньку, умойся и возвращайся ко мне, ведь с вечера тебя жду... истомилась вся... — проговорила Прасковья глубоким грудным голосом, от которого и дряхлого старца кинуло бы в жар.
Со всей поспешностью выполнил постоялец наказ хозяйки и через четверть часа уже снова стоял в сенях. Из-за неплотно прикрытой двери яркой полосой лился жёлтый свет, а слух дразнили знакомые напевы.
«Псалмы?» — с удивлением подумал Тихон.
Он открыл дверь и вошёл, жмурясь после дворовой темени. А когда глаза привыкли, то не поверил им.
Изба преобразилась: печь исчезла, не было и в помине бревенчатых стен и квадратных окошек — белый камень и стрельчатые окна с мозаикой от пола и до высокого потолка. На стенах висят иконы в богатых окладах, золотые семисвечники плавят воздух и густо дымят ладаном — так, будто и не тонкие свечи горят, но языческие костры пышут. Пол устлан пушистыми коврами, а впереди, как будто в отдалении, на низком ложе возлегает женщина в золотом одеянии. Вокруг ложа на круглых столиках разной высоты разложены в подносах нарезанные яства — колбасы и окорока, дыни и арбузы.
Тихон в одной исподней рубахе до колен стоял столбом, потеряв и дар речи, и способность двигаться, он лишь переводил взгляд, да немного мотал головой.
Женщина плавно, грациозно поднялась и сделала пару шагов к нему.
— Что, Тихон Лазаревич, молчишь? Иль не по нраву? Подойди и приголубь свою милочку.
Но Тихон не мог сдвинуться с места, и поглядеть в глаза Прасковьи тоже не мог. Оттого стал разглядывать иконы, а там... свальный блуд, неуёмный пир, бабы на мужиках верхом скачут, меж собой любятся.
Тихон от стыда не знал, куда взгляд деть и перевёл его на хозяйку, на её одеяние —и понял, что его нет. И плечи, и тяжёлые груди, и покатый живот были только выкрашены золотою краской, с нанесённым поверх тёмно-красным узором, а на бёдрах, на двух тесёмках, висела лишь узкая багряная накидка.
— Ну же, Тихон Лазаревич, покажи, кто ты, барс или котёнок?