, и к тому же вокзалу, вероятно, спешил на последний поезд Гумилев с собраний в Петербурге во время первого сезона «Цеха поэтов». Мец судит об этом по отъезду с собрания у Лозинского 20 декабря 1911 г. (Мандельштам его не посещал) на основе следующих строк из акростиха, сочиненного тем вечером Л. В. Лебедевым. (Гумилевы ушли перед началом заседания шуточно-литературного кружка «Транхопс».)
Ахматова-пиит с искусным Гумилевым!
Далече вас умчал проворный паровоз.
Ей, роком вы от бед охранены суровым.
Мне стоил сей сонет потоков горьких слез
[592].
Но вернемся к фигуре Блока и его роли в стихотворении. Борис Гаспаров убедительно доказывает, что главная ассоциация для «милой тени» в предпоследней строке — Пушкин[593]. Стоит пояснить, что видеть в этом образе Блока или Гумилева мы не можем. В конце концов, нельзя говорить о поминках по недавно усопшему как о «тризне милой тени». Эти слова подразумевают именно дистанцию между смертью и поминовением, что справедливо для Пушкина. В то время как стихотворение втягивает в свою орбиту воспоминания поэта о Павловске 1890‐х и напоминает о запуске первой в России железнодорожной линии в 1837 г., основное действие (когда уже началась музыка) происходит во вневременном пространстве, спрессовывающем панихиду и юбилей Пушкина в феврале 1921 г. с безвременным уходом Блока и Гумилева в элизиум поэтов в августе. Именно к сплаву этих двух ведущих поэтов — представителей современной культуры и обращается «поэт» со словами: «Куда же ты?»
В варианте стихотворения от 1928 г., из которого была убрана 22-я строка, акцентируется образ разлуки. Клубящийся пар и вертикально торчащие «зрачки» скрипичных смычков заставляют нас представить себе поэта, глядящего вверх на стеклянный потолок (сени). Без этих образов близость 21‐й строки («В стеклянные я упираюсь сени») к вопросу «Куда же ты?» может навести на иное прочтение. Слово «сени» также использовалось в XIX в. для обозначения тамбура в вагоне. (Толстой, например, использует это выражение — «сени вагона» — при описании разлуки в «Анне Карениной».) Так на мгновение мелькает следующая картина: лирический герой смотрит через закрытые двери, как поезд с его товарищами отходит от вокзала[594].
Мусатов заявляет, что, согласно интерпретации Гаспарова (здесь можно назвать и Ронена), Мандельштам как будто сожалеет, что опоздал на поезд, умчавший его умерших современников в элизиум, а это подразумевает желание смерти, не характерное для Мандельштама[595]. Скорее стихотворение подразумевает абсолютно естественное и психологически подлинное раздвоение чувств по поводу того, что именно он остался в живых, к тому же в новом мире, лишенном музыки.