. Жизнь накладывается на театральную реальность и смешивается с нею, но именно театральное пространство, а не маскарад задает для стихотворения концептуальную рамку. Пространство отграничивается рампой, в полутьме за спиной говорящего — кулуары (ср. «полутень последней кулисы»), а перед ним — подразумеваемая тьма «зрительного зала», непроницаемая для взгляда и пугающая («бездна <…> Ненасытно-жадный паук»). В стихотворении «Балаганчик», написанном в следующем году, знаком разрушения театральной иллюзии становится пересечение рампы: «Вдруг паяц перегнулся за рампу» (II, 83).
В цикле «Фаина», который в последнем авторском варианте лирической трилогии следует сразу за маскарадными стихами «Снежной маски», Блок вновь вводит физическую рампу — после одинаково безграничных снежных равнин и маскарада этого последнего цикла. Впрочем, в «Фаине» разграничение зрителей и «сцены» не всегда соответствует этой физической границе. Истинная рампа часто предстает в форме других сродных границ, пространственных и концептуальных.
Как хорошо известно, первая глубокая эмоциональная связь между Блоком и его будущей женой, музой его первой книги стихов Любовью Менделеевой установилась в тот вечер, когда они играли Гамлета и Офелию в любительском спектакле. Вдохновившая же «Снежную маску» и «Фаину» Наталья Волохова была профессиональной актрисой в театре Веры Коммиссаржевской, с которым Блок сотрудничал в качестве автора. В этой новой ситуации биографическая связь между героиней и сценой усиливается, а Блок оказывается либо за кулисами, либо среди зрителей. «Фаина» включает в себя первую группу «театральных» стихов, в которых блоковский герой находится не на «сцене» (как паяц, Гамлет и т. д.), а среди зрителей, и тем самым — первые его стихи, в которых сцена может функционировать как аналог «иного» мира или же проводник в «иной» мир.
В первом стихотворении «Фаины» — «Вот явилась. Заслонила…» (1906), — обозначающем переход от стихов «Снежной маски», все еще действует маскарадная эстетика. «Сцена» здесь физически безгранична («И под знойным снежным стоном / Расцвели черты твои. / Только тройка мчит со звоном / В снежно-белом забытьи» (II, 287)). Но еще важнее, что пафос стихотворения состоит в желании героя проникнуть сквозь маску героини, сквозь ее вуаль[432]: «Как за темною вуалью / Мне на миг открылась даль…» (II, 288). В конце эта маска, кажется, спадает совсем, что предвещает взаимопроникновение мира героя и мира героини: «Как над белой снежной далью / Пала темная вуаль…» (там же).