Мы уже были на другой стороне улицы. Тётка не обращала внимания на парикмахера. Она подняла длинный нос вверх и вынюхивала:
— Анька, — заорала она, вынюхав меня на той стороне улицы. — Анна Романова!
— Уходим дворами, — шипела я, поворачивая голову от одного элемента любовного треугольника ко второму.
Заметая следы, я потащила Ходжу с Барсуком подальше от ртути, парикмахера и декоративной тётки. Оказалось, заметатель следов из меня ещё тот. Декоративная тётка перекрыла нам путь. Она стояла, торжествующе побоченясь, с выражением лица победителя.
— Ну, что же ты, Анечка, — каркнула она на уже довольно подзабытом языке. — Не узнаешь что ли меня, дуреха тупая?
— Что-то не узнаю, — испуганно соврала я.
Врать пришлось по-немецки. По-русски мне уже так не соврать. Оказалось, я совсем разучилась на нём разговаривать.
— Ну, ты и дуболом. А ещё юбку красивую носишь — укорила меня декоративная тётка. Она устало облокотилась на стенку, стараясь отдышаться — Это же я. Твоя мама.
Вот ни за что не поверила бы. Но интуиция… Она услужливо посказала мне, что именно эта декоративная тётка и была моя мать. Именно та, что не приехала в чуточку города посреди леса. Та, из-за которой папа не спал ночами и ждал. Та, в конце концов, которая работала в прошлой жизни в театре — это я ещё помнила. А больше я уже не помнила ничего.
Когда я последний раз видела свою маму, у неё были короткие волосы и никаких татуировок. Несомненно и то, что раньше она красила губы ярче. И одевалась совершенно не так. Не могла же она постоянно переодеваться и менять парики, пока мы с папой не видим.
Как же она изменилась!
Со стороны её можно было за подруг Берты Штерн. Но бертины подруги, даже на беглый взгляд, носили гораздо меньше одежды. А на декоративной маме тряпок было хоть отбавляй. И шарф, намотанный прямо до глаз, и сапоги, и шляпа и леопардовые треники!
Я украдкой взглянула на своих друзей. Все уставились на «декоративную» маму, как будто та и впрямь была декоративной. А уж когда она заговорила со мной на декоративном языке! Уже то, что она заговорила со мной, и я ей ответила на том же самом языке, казалось невероятным. Но слово «мама» было понятно каждому. По крайней мере, можно было догадаться о чём идёт речь.
— Это чья-то мама? — первым догадался умница Барсук.
— Да, — шёпотом сказала я.
— Вот эта вот декоративная? — уточнил он.
— Прямо в точку.
— Погоди, может ешё не твоя? — засомневался Ходжа. — Выглядит как чужая.
— Моя… — под строгим взглядом декоративной мамы я всё вспомнила.
А декоративная мама потёрла виски и вдруг начала читать стихотворение. По крайней мере, мне так показалось. На самом деле это не были стихи, просто язык её был слишком распевен и мелодичен.