— Трах — тибидох, — бормотала она, — это же надо меня не узнать, трах-тибидох, совсем видать замордована…
— Ведь ты её понимаешь? — спросил Ходжа. — Что она говорит, понимаешь ты или нет?
— Читает стихотворение, — пожала плечами я.
— Так она, получается, у тебя шубу носит? — спросил Ходжа, потрогав мамин рукав. Он не забыл ничего из того, о чём мы говорили на набережной.
Барсук, разумеется, про шубу ничего не знал:
— Как это — шубу?
— Ну вот… — ткнул Ходжа пальцем в маму, не находя нужных слов.
Та предостерегающе зашипела.
— Да шуба это то, где такое… как сапоги Берты Штерн, — сказала я с видом знатока.
— Прощупать надо, — перебил меня Ходжа.
Пощупав декоративную маму, он солидно прокомментировал:
— Да, да, натуральный мех. Шуба, шуба…
В ответ на это щупанье мама резко оттолкнула Ходжу. Я её понимаю. Компания реперанских детей могла, кого угодно достать. И уж если Ходжа Озбей вознамерился прочитать лекцию по шубам, используя декоративную маму как ознакомительный материал, вряд ли от него получится так просто отвязаться. А тут ещё и Барсук присоединился. Он просто немножко туго соображает. Ему нужно минут десять, чтобы что-то сообразить. Зато соображает он на свой манер. Не так, как все, а по-своему. И остановить его тоже сложно.
— Вас пускают в этом на футбольные матчи? — поинтересовался Барсук.
Вслед за Ходжей он тряс маму за рукав, будто старался его оторвать.
— Это натуральная шерсть? Или мех? Или пончо?
— Мама, это Барсук, — с трудом подобрала я русские слова для мамы. — Он спрашивает, пускают ли вас в этом на… футбольные матчи. И спрашивает не искусственный ли на вас… мех?
— Ничего глупее в жизни не слышала! — рассердилась мама.
— На матчи её не пустят. Обливать краской пришлось бы с ног до головы, — сказал Барсук со знанием дела, — Расход краски слишком большой. Никому не понравится. Поэтому вас и не пускают на футбольные матчи.
Гордясь своим неожиданно нарисовавшимся знанием двух языков, я начала переводить направо и налево. От признаков маминого дружелюбия не осталось и следа — теперь маму просто трясло от ярости. Впрочем, и любопытство осталось.
— Почему он Барсук? — спросила мама.
— Барсук? — удивилась такому простому вопросу я. — Дахс. Фамилия у него такая.
Декоративная мама захохотала
— Этот Барсук у тебя не из категории воображаемых?
Пока я думала над ответом, она впилась мне в руку ногтями. — Не будем время терять. Потом разберёмся.
Она явно не представляла, куда меня тащить. Вскоре мы уткнулись в набережную. Там мама окончательно запуталась, и металась из стороны в сторону. Оба моих ухажёра бежали за нами, чуть ли не наступая на пятки. Вид у них был угрюмый и «судьбоносный». Именно «судьбоносно» рекомендовал нам выглядеть Олли при поимке барист. Едва ли Барсук с Ходжей видели в этих двух ситуациях разницу. Барсук размахивал воображаемой бейсбольной битой. Ходжа делал вид, что перезаряжает ружьё. Скоро ему надоело делать два дела одновременно, и он безнадёжно отстал. Ходок из нашего Ходжи неважнецкий. Про толстого Барсука нечего и говорить. А мама, даже на каблуках, неслась вперёд быстрее, чем на роликах. Увидев, что Барсук с Ходжей отстали, я повисла на руке декоративной мамы, задерживая её решительную каблучную поступь. Я не боялась остаться с мамой одна, просто подозревала, что Ходжа страшно обиделся. В конце-концов, у нас с ним свидание. А тут… будто всё будто на свете старается этому свиданию помешать!