— внутри головы она пыталась перебить Ритин голос собственным, но тот только становился от этого невыносимо оглушающим:
«Я постоянно все разбиваю, поэтому, когда я умру, что-нибудь обязательно разобьется. А вообще я вся в каких-то недостатках. Как будто в одежде, которую невозможно снять и даже постирать. Вот сегодня у меня утром откуда-то блестки на пятках оказались. Маруся что ли что-то такое из сада снесла».
Дина пыталась хотя бы разглядеть, что ей показывал мужчина, но и перед глазами были все те же письма. Строчки метались по комнате, прилипали к окнам, как бумажные снежинки, что к Новому году клеят обычно мылом на стекла.
«Это я каждый месяц „Оракул“ покупаю. Там написано, в какие дни мне было бы благоприятно постричься,» — строчки виделись и пелись, — «В двадцать я была воинствующей атеисткой, а в двадцать два дотронулась до мощей Серафима, и у меня прошел артрит».
— Я про зеркала. Зачем ты это сделала? — Голос мужчины прорезался сквозь мелодию и отогнал слова, и звучащие, и предстающие перед глазами.
Все исчезло так же резко, как началось.
— Зачем ты все заклеила зеркалами?
— Какими зеркалами?
— Зеркала! — мужчина начинал злиться — Зеркала на окнах. Зачем?
Дина нахмурилась, медленно выдохнула через рот и, будто обессилев от резкого оскорбления удара, опустилась на ковер. Села на колени и еще раз хмуро посмотрела на гостя.
— Какие. К черту. Зеркала. — отчеканила каждое слово низким и притворно спокойным голосом.
— Боже… Ты опять? Совсем уже уплыла к своим дельфинам. Ты опять что-то принимала, да? Двенадцать утра! Двенадцать утра, Дина! — мужчина злился, уже не сдерживая резкий выдох у губ, — Что ты опять принимаешь?
«Боже, боже, ничего я не принимаю, наглый ты балбес, — Дина ему отвечала мысленно — ей было лень произносить слова в воздух, — это ты меня просто отвлек, я же была занята, я не могу так быстро переключиться с этих чертовых писем».
Он еще что-то долго говорил, и теперь уже его слова стали музыкой. Совсем другой. Каким-то военным маршем с трубами и тарелками. Дина продолжала сидеть на полу и только старалась максимально серьезно и осознанно смотреть на своего гостя. Он сначала размахивал руками, широко открывал рот, отчего его шарообразные щеки постоянно сминались и разглаживались обратно, а потом махнул рукой, придвинул стол обратно и снова склонился над компьютером.
Через десять минут стучания по клавиатуре и нервного стирания своих опечаток (толстые пальцы то и дело промазывали), мужчина выдернул флешку и наконец повернулся к Дине лицом.
— Ладно, — таким голосом, как будто прощал ее за что-то, — я обрезал немного и себе все скинул. Сделаю правки — отправлю тебе на почту, окей?