Когда мы вырвались из гастронома и остановились у бровки тротуара в надежде поймать такси, Тоня и Алик снова вцепились друг в друга. В это-то время к нам и подскочила Вера в «москвиче», как она сама говорила, «цвета белой ночи». Она затормозила рядом, и я не удивился, зная ее способность возникать самым неожиданным способом.
— Эрик, я тебя ищу. Садись! — крикнула она.
Я указал ей на Алика и Тоню.
— Все знаю, — сказала Вера. — Я заезжала к тебе на работу. Потом подвезу вас, а сейчас садись, мне надо сказать тебе два слова.
Я сел рядом с Верой и заметил — она взволнованна, хотя и пытается не показать этого, вынула из сумочки сигареты, закурила. Вера была всего на три года меня старше, но казалась еще взрослей, никогда мне не удавалось поговорить с ней на равных, все равно, о чем бы мы ни беседовали, оставалось ощущение — она знает нечто большее, чем высказала. Вера была статной женщиной, именно стать ощущалась в ее прямой походке, и в том, как она держит голову на высокой шее, и даже как говорит. Лицо ее было лишено резких, грубых форм, и во взгляде ее серых глаз, да и во всем ее облике, в этой розовой, здоровой окраске щек было всегда нечто неистребимо женственное, даже праздничное.
— Что случилось? — спросил я.
Она выпустила струйку дыма и тут же разогнала ее рукой, словно этот дым мог помешать ей ответить.
— Знаешь, Эрик, — внезапно сказала она одеревеневшим голосом, словно усилием воли постаралась лишить его разнообразных звуковых оттенков, и голос ее стал похож на дикторский, которым читают официальные документы по радио, — завтра мы с Юрием Сергеевичем идем в загс.
Откровенно говоря, я давно догадывался, что к этому клонится дело, хотя и не верил: после смерти мамы прошло не более года, и отец не мог ее забыть, даже если бы хотел, — они прожили двадцать семь лет, прожили хорошо, точнее сказать — на редкость хорошо.
— Ну что же, поздравляю, — сказал я.
Наверное, в голосе моем прозвучала обида, она и на самом деле возникла во мне: ведь я знал, что в загсе так быстро не решаются дела — сегодня подали заявление, а завтра иди расписывайся, там надо постоять на очереди месяц-два, а это значит, что Вера и отец все решили давно и только сейчас собрались меня оповестить.
Она заглянула мне в глаза и спросила:
— Ты против, Эрик?
— Нет, — ответил я, — это ваше дело.
Теперь она посмотрела на меня с жалостью.
— Речь идет о твоем отце, — сказала она строго, — и тебе не может быть безразлично.
Вот тут-то я и сказал:
— У меня был другой отец.
— И кто же? — механически, не придавая значения вопросу, спросила она.