— Какой еще случай? — напрягая память, вглядывался в Пельменщикова Жарников.
— А когда горячую полосу из рольганга вырвало.
— Ну-ну! — протянул Жарников. — Так это ты был? — И тут же строго спросил: — А почему с завода удрал?
— Да я не удрал, Михаил Степанович. По вербовке на Восток поехал.
— Все равно удрал, — твердо сказал Жарников. — Ишь моду взяли, полгода на одном заводе, потом за казенный кошт — на другой конец страны. На подъемных верхом катаетесь, все обетованную землю ищите… Небось опять на завод проситься будешь?
— Не исключено, — с достоинством ответил Николай.
— А мы вот не возьмем, — вспыхнул Жарников и прихлопнул ладонью по спинке кровати, словно это была крышка письменного стола. — Бегунов не надо. Мы там цехи реконструируем, поселок строим, а они, видишь, вильнут хвостом — и опять на готовенькое. Народу не хватает, а все равно не возьмем.
— Возьмете, Михаил Степанович, — спокойно сказал Николай. — Я работник хороший, четыре специальности имею. Не учеников же вам все время набирать.
— Постой, — видимо что-то вспомнив, сказал Жарников. — Ты ведь институт кончал?
— Ну, — радостно кивнул Николай. — Три курса кончил и завязал. Смысла нет инженерский диплом получать, один расход энергии на учебу, трата времени. Мне без диплома больше платят.
— А ведь на заводской капитал учился.
— Чепуха это, Михаил Степанович, в одном государстве работаем, одно дело делаем.
— Ишь как заговорил, — качнул головой Жарников. — А о людях почему так некрасиво выражаешься? Молодой, а судишь. Тебе сколько?
— Двадцать пять. Но я ведь уже хорошо по жизни поползал. А насчет этих выражений, так это другое дело, это уж серьезное дело. Если хотите, объясню. — Николай пододвинул к себе стул ногой, сел напротив Жарникова. Во всей осанке его чувствовалась твердая уверенность в себе. — Я эти разговоры про добро и всякую другую чепуху терпеть ни при какой погоде не могу. Все это гнилой туман, Михаил Степанович. Я таких людишек, кто про эту самую доброту болтал, испытывал не раз. Как их прижмешь, они только о себе и думают и про свои мечты сразу забывают. От тумана жизнь освобождать надо, чтобы все было просто и ясно. Люди должны жить здоровой жизнью, а в ней есть две вещи — работа и радости земные, а больше нет ничего. Так и путать незачем. Я за настоящее, за естественное, без гнилой трепотни. Понятно?
— Нет, — сказал Жарников, — не понял.
— Сейчас поймете, — снисходительно усмехнулся Николай, говорил он весело и легко. — Если и есть у нас беды, то оттого, что стали говорить: поимей жалость, будь добр. И стали мы ой как жалостливы, все прощать стали друг другу, и пьяненьких жалеем, и слабеньких, — мол, поддержи его, чтоб не упал. И стали многие на этой жалости и доброте себе жизнь строить. Профессиональных нищих развелось по всей стране тысячи, один пенсию побольше клянчит, другой — кусок пожирней, третий — дом чтоб бесплатный ему отгрохали. А мужиков, работников, все меньше да меньше. Чувствуете, куда эта доброта нас завела? А человек, чтоб мог горы ворочать, должен быть крепким, сильным, здоровым, без всякой гнили. Не будет в нем жалости для других, не будет и к себе. Тогда все в кулак соберется, в одну точку бить будем, на этом крепость общества и стоит.