— Нет, — сказала она, — я бросила.
— Ну-ну… Это хорошо. — Он посмотрел на Семена, как-то затравленно, жалко посмотрел и сказал: — Может быть, выйдем, там поговорим?
— Нет, отец, — сказала Лиза, — мы здесь поговорим. Вот, пожалуйста, познакомься — мой друг Сеня.
— Друг, — как эхо, повторил он. — Значит, друг. — И чуть приподнялся, протянул Семену руку, она оказалась большой и пухлой. — Очень приятно. Валерий Зиновьевич. Очень приятно.
— Мы при нем поговорим, — сказала Лиза. — Я так хочу.
— Ну-ну, — протянул Валерий Зиновьевич, — если ты настаиваешь… Я не спорю. Да-да, я не спорю.
— Я тебя слушаю, отец.
Лиза села напротив него и посмотрела ему в глаза.
Он помолчал, вращая в толстых пальцах сигарету, наконец сказал, теперь уже более твердо:
— Не так ты все сделала, Лизок. Разве нельзя было по-хорошему? Ну, захотела в Ленинград, к тете Насте, разве мы бы тебя не отправили?
— Я все так сделала, отец. Мы ведь с тобой об этом говорили еще раньше, до того, как я на завод техничкой пошла. Я не виновата, что ты не поверил.
— У тебя всегда были заскоки, мы с мамой предупреждали…
— Вы за меня не бойтесь. Ты ведь умный, ты ведь сам должен понять, что когда-то мне нужно было так сделать.
— Разве тебе плохо у нас?
Она передернула плечиками, словно ее начинало знобить, хотя в комнате было душно, как все эти дни.
— Я тебе говорила. Совсем не потому я ушла, что мне чего-то не хватало. Наоборот, слишком много у меня всего было, просто не нравилось мне, как дома…
Валерий Зиновьевич вскинул голову, быстро посмотрел в сторону Семена, мясистые щеки его покрылись краснотой.
— Перестань! — сердито сказал он. — Это тебя не касалось.
— Ты, папка, не сердись, — вздохнула Лиза, — но это меня касалось и сейчас касается.
— Мы для тебя все, — с одышкой проговорил он. — Разве в чем-нибудь отказывали? Да, кроме тебя, у нас и нет никого.
— Есть, — сказала она. — Но дело совсем не в этом. Мне ничего не надо, я должна все сама. Хочу так… Ты ведь тоже когда-то начинал сам. Это-то можешь понять?
— Что же, у вас сейчас мода такая? — усмехнулся он. — Отказ от всего, вроде хиппи?
— При чем тут хиппи? Я их не видела и не знаю. Да и не люблю я никакой моды. Терпеть не могу, чтобы у всех было все одинаковое. Просто считаю, что должна узнать, чего стою, без всякой чужой помощи. А это можно проверить только в деле. Ты сам говорил… Странные вы люди: когда говорите — все правильно, а когда до дела дойдет… Ну почему ты понять не хочешь?! — в отчаянии воскликнула она. — Сами так живете и хотите, чтобы я…
— Перестань! — прикрикнул он на нее, теперь не только лицо, но и шея у него стала красной, и он заговорил, волнуясь, видимо мысленно махнув рукой на то, что в комнате были посторонние: — Что ты о нас знаешь? Да и понять ничего не можешь. Заладила: «Не так живете, не так живете…» Посмотрим еще, как ты жить будешь. Смолоду все кажется — трын-трава. А ведь мы с матерью твоей двадцать лет вместе. Ну и что же, что у каждого свое было? Вырастешь — узнаешь: у многих так бывает, а все равно вместе. Сколько я людей знаю, гладкую жизнь никто не прожил. Ты думаешь, мы с матерью вместе потому, что боимся: суды-пересуды, да с квартирой трудно, и общественность по головке не погладит? Не боимся. Вот знай: не боимся! Может, вначале это и было, а потом нет. Мы потому вместе, что уж не можем друг без дружки. А ты это не поймешь. Подумаешь — развод, плюнуть и забыть. Приросли мы друг к другу, нам так теперь и доживать…