— Вам бы всё шутить, сэр, — едва слышно простонал Медина, отключаясь.
— Эй-эй, — Винтерсблад похлопал пилота по щекам, приводя в чувства, — давай-ка не зеленей, как свежий огурец, январь на дворе! — он снял с себя шинель и расстелил её на снегу, пристроил на ней раненого в полусидячем положении. — Держи ноги чуть согнутыми, понял? Я бы вколол тебе морфий, но его нет. Какой-то стервец сфетишиздил. Так что терпи, подполковник.
Смуглый Медина цветом кожи сравнялся со снегом, из-под его длинных чёрных ресниц текли слёзы, челюсти плотно сжались, сдерживая крик боли.
— Оставьте меня, сэр, — его голос был настолько слаб, что Винтерсбладу пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. — Уходите, сэр. Вы меня не донесёте. И сами…
— Я тебе что, институтка-вертихвостка, чтобы каждый год пилотов менять? Со мной и так никто летать не хочет.
Едва заметная тень улыбки коснулась побелевших губ пилота.
— Я тоже… не хочу… сэр…
— У тебя есть причины. А эти — труса празднуют. Поехали!
Опустились ранние зимние сумерки. Тяжёлое дыхание срывалось с губ Винтерсблада облаками густого пара, ноги по колено проваливались в снег, пот тёк по лицу, щипал глаза, но мужчина уже не утирал его — пальцы конвульсивно стискивали край шинели, на которой лежал Медина. Казалось, стоит их только разжать, и больше сомкнуть уже не удастся. До границы Распада оставалось преодолеть ещё один холм. Самый высокий и крутой. «Где эти паскуды, что идут нам навстречу?!»
Пилот начал бредить, бормоча что-то бессвязное. Его рвало. Нужно было остановиться, обновить снег на подсыхающих повязках. Медина с трудом разлепил глаза, нашарил взглядом полковника.
— Пить, — едва слышно выдохнул он.
— Нельзя, — Винтерсблад зачерпнул окостеневшими пальцами снег, чуть погрел его в ладонях, чтобы слепить снежок, и ненадолго приложил к губам Медины.
— Мне больно… очень… больно.
— Я знаю, — мужчина умылся снегом, и исцарапанное еловыми лапами лицо стало саднить с новой силой.
— У вас же есть револьвер, сэр?
— Да пошёл ты!
— Я бы пошёл…
Винтерсблад присел на корточки, посмотрел в глаза Медине.
— Я тут пуп себе рву, а ты вертел на кардане все мои усилия и намекаешь, что лучше бы сдох?
— Нет, сэр.
Офицер кивнул, поднялся и вновь взялся за шинель.
— Зачем… зачем вы вернулись за мной, сэр? — с видимым усилием произнёс Медина. — Устав запрещает… в таких случаях.
— Не хотел потом объясняться с твоей безумной бабкой, — бросил Винтерсблад, — и помолчи уже! Язык не работает, а всё «сэр» да «сэр»! Обсэрился весь, — и он поволок раненого дальше.
Он не помнил, как набрёл на патруль Распада. Или патруль набрёл на них? Медина не помнил и подавно — он уже был без сознания. Но ещё жив.