Читатели-соавторы
Акт письма для Бальзака — принципиально неодинокий акт, его с необходимостью дополняет встречное действие чтения. Сохранился колоритный рассказ-воспоминание о стихийном сотрудничестве писателя с первочитателями, наборщиками текста, которые оказывались непосредственными участниками творческой битвы автора за смысл. Рукописи, которые Бальзак присылал в типографию, приводили работников в ужас — они напоминали «черновой набросок, хаос, нечто апокалипсическое»; постепенно, посредством бережной расшифровки эта китайская грамота переводилась в последовательность более или менее опознаваемых знаков, после чего корректура отсылалась автору и… возвращалась от него в виде еще более устрашающем: «От каждой буквы, от каждого напечатанного слова тянулся росчерк пера, отлетал и змеился, как ракета фейерверка», «подчеркнутые, зачеркнутые и перечеркнутые, слипшиеся и наползающие друг на друга фразы» напоминали больше «персидские или какие-то иные письмена», и только после ряда пересылок в них начинали опознаваться «некоторые признаки великолепного французского языка; в ряде фраз обнаруживались даже согласования». От корректуры к корректуре книга переписывалась, перечитывалась и вновь переписывалась. «Типография была прокатным станом, на котором Бальзак бесконечно обрабатывал свою мысль», типограф в роли акушера принимал трудные роды романа[274]. Становление текста происходило посредством встречных усилий в пространстве творчески-разрушительного эксперимента, исход которого был неясен для всех, включая даже самого автора.
В ранних предисловиях Бальзак нередко представлял себя как «молодой холостяк». Предмет его интереса — женщина, часто нетитулованная и небогатая, нередко и немолодая, некрасивая. Выступая в роли «скромного секретаря» (l’humble secretaire), писатель пытается описать этот человеческий тип, в каком-то смысле ключевой для современного социума. Важно, что женщина-загадка одновременно является и читательницей его романов, то есть партнершей по творчеству, притом настолько заинтересованной, что нередко готова сама взяться за перо.
Эпистолярная практика, прежде доступная как способ выражения только женщинам высшего круга, в буржуазный век все шире осваивается средним классом. Письмо литератору — жест, как правило, экстраординарный — быстро становится почти банальным. Такое письмо очень нередко строится как воображаемо-устный, доверительный разговор с автором, то есть неким лицом, чей образ сконструирован в процессе чтения и уже поэтому располагается вне сетки готовых общественных установлений и предрассудков. Писатель оказывается един во многих лицах — и исповедник, и адвокат, и судья, и врач, и наставник. А главное, он — тот, чье владение словом дает повод и стимул к собственному высказыванию читателя.