.
Итак, Бальзак-романист восходит к славе как знаток, конфидент и защитник женщин, балансируя в этой роли на грани уважаемой литературы. Критика характеризует его опусы как легковесные, скандальные, сомнительные с точки зрения нравственности и вторичные литературно (продукт «стерномании» и «раблезиомании»), но через головы знатоков, настроенных скептически, молодой писатель обращается к читающей публике. Он работает в тесном контакте с нею и представляет ее в обоих смыслах слова: учится у своей аудитории, провозглашая ее своим наставником (maître), — зависим от нее — уповает на нее в своем упорном новаторстве. К. Муно-Англез, исследовав эпистолярное поведение читательниц Бальзака, приходит к выводу: «Женщины мелкобуржуазного слоя в XIX веке становились читательницами, не принимая и осваивая уже существующие модели, они последовательно изобретали себя как читательниц и одновременно изобретали новый литературный жанр, новые формы письма, определяющие для проявления потенциала и более широких слоев. Письмо и чтение служили обновлению социального опыта, его трансформации, его осмыслению». Таким образом, «мы присутствуем при встрече новых медиа, новой публики и новых авторов у колыбели литературного жанра» (романа), до недавних пор презираемого, но «на глазах» превращающегося в важный инструмент культурного самосознания[278]. В пространстве литературного вымысла, функционирующего по-новому, происходит взаимоизобретение писателей, по-новому пишущих, и читателей, по-новому читающих.
Опыт рефлексии: «Моби Дик, или Белый Кит» Германа Мелвилла
Истина метафоры — verité á faire.
Ханс Блюменберг[279]
«Моби Дик, или Белый кит» (1851) начинается в духе «Робинзона Крузо», как почти все предыдущие опусы Германа Мелвилла. И сверхудачный дебют молодого писателя — роман «Тайпи» (1847), и последовавшие за ним «Ому» (1848) и «Марди» (1849) представляли собой описания морских путешествий и назывались по именам экзотических архипелагов. Но в «Моби Дике» из островов есть только мрачно-холодный Нантакет, родина американского китобойного флота, да и тот упоминается лишь в самом начале: с двадцать первой главы и до последней, сто тридцать пятой, действие происходит исключительно на палубе корабля, который совершает кругосветное плавание, ни разу не приближаясь к суше. Для читателя, которому адресован роман, по преимуществу обитателя буржуазных гостиных, это странная, невиданная жизнь, к которой он исполнен естественного любопытства. Последнее одновременно удовлетворяется автором и подвергается испытанию.